Питер Хёг - Твоими глазами

В этом мире есть и такие люди, как эта вот женщина, которая ежедневно сталкивается со смертью и, стоя на краю пропасти, спокойно принимает любые, даже самые невероятные обстоятельства.

Мы с Лизой вышли на парковку клиники, оттуда — в небольшой лес, за которым начинался заболоченный участок. Мы обошли его несколько раз.

Мы шли молча.

Вот тут и начала изливаться вся та скорбь, поток которой не остановится всю мою жизнь.

Поначалу перед глазами было совсем черно, потому что я был зол на Симона: он оставил своих детей, оставил меня и Лизу. Потом чернота стала чуть-чуть проясняться.

Отчасти из-за того, что Лиза шла рядом со мной, она ничего не говорила — мы переживали вместе.

Не сговариваясь, мы как-то непроизвольно повернули в сторону дома детей Симона и их матери.

И тут Лиза произнесла единственные слова обо всём этом.

Она взяла меня под руку и сказала:

— Скорбь живёт своей жизнью. Ничего тут не поделаешь.

Это были какие-то африканские похороны.

Собралось человек пятьсот. Такое я видел только когда жил в Африке, где люди поддерживают друг друга в смерти и сообща несут её бремя.

Я всегда считал, что в Дании смерть одинока. Всё, что с ней связано, обычно не выходит за пределы семьи.

Но на похороны Симона пришло пятьсот человек.

Многие его знакомые рассказывали о нём. И я немало всего услышал о его жизни в те годы, о которых ничего не знал.

Большинство присутствующих говорили о тех его сторонах, которые мне были вообще неизвестны. Внутри каждого из нас живёт не один человек, а несколько.

И все они вспоминали его открытость. И Марию.

Я поговорил с его бывшей женой и детьми. Они были подавлены и, казалось, впали в оцепенение.

В последующие три недели я отгородился от всех и общался только с детьми. Девочки спросили меня, что случилось с Симоном, и я сказал им правду: «Он поджёг свой дом. Ему стало так плохо, что он не хотел больше жить».

Они спросили, а не больно, когда ты горишь, и я ответил, что нет, человек не чувствует боли, он умирает от газа, который называется угарным и который появляется вместе с дымом. Человек умирает, уже не чувствуя физической боли.

По утрам я отводил девочек в школу, во второй половине дня забирал их. Они часто приводили домой подружек. Я готовил им еду и смотрел, как они играют. Водил их в лес или в бассейн. Один день сменялся другим. Мне не хотелось никаких перемен. Я часто думал, что лучше всего чувствую себя в обществе детей. Дети никак не пытаются нарушить твои границы. Детям свойственна какая-то деликатность, какое-то всеприятие.

Иногда мы все вместе ужинали, бывало, что и мать моих девочек присоединялась к нам. Она расспрашивала меня о детях Симона. Я рассказал, что общаюсь с ними. Что, боюсь, очень мало могу для них сделать.

Однажды в субботу утром в дом вошла Лиза.

Она постучала в дверь, открыла её, сбросила туфли и вошла в комнату.

Не было никаких сомнений, что девочки были рады её видеть. И что они внимательно наблюдают за нами.

Мы вместе отправились в долгую прогулку через лес к озеру.

Вдоль восточного берега озера тянулся песчаный пляж, совершенно безлюдный в этот час, и на песке мы увидели мёртвого оленя.

Мы почувствовали запах ещё до того, как заметили его.

Мы с девочками инстинктивно остановились.

Лиза подошла к оленю. Через секунду девочки последовали за ней. Потом и я.

Мы опустились на колени перед мёртвым животным. Погрузившись в тяжёлый, удушливый запах смерти.

— Тебе не кажется, что он очень противно пахнет? — спросила младшая.

— Да нет, вообще-то, — ответила Лиза.

— Почему у него нет глаз?

— Потому что другие животные в первую очередь съедают глаза. Они мягкие. Добраться до мяса труднее. Или до внутренних органов. Ведь для этого надо сначала разорвать шкуру.

Дети не скрывали своего любопытства. Им явно было интересно. Нужно было только, чтобы кто-нибудь из взрослых помог им заглянуть за черту, отделяющую жизнь от смерти.

— А почему он умер?

Это снова спрашивала младшая.

Я показал на две ранки на животе, одна из них была немного больше другой.

— Пули попали сюда, в живот. Потом он убежал от охотника. Лучше было бы, если бы ему попали сюда, в грудь, в переднюю часть тела, вот в этот треугольник, тут находятся лёгкие, и чуть ниже — сердце. Тогда бы он умер сразу. Но получилось так, что ему удалось убежать. А собаки не смогли найти его. У нас в Дании, если животное подстрелили и оно убежало, вызывают собаку, натренированную на поиск по следам крови. Чтобы животное можно было усыпить, и оно не мучалось. Этого оленя собака не смогла найти.

— Откуда ты всё это знаешь? — спросила старшая.

— Когда-то я ходил на охоту. До вашего рождения.

Они обе посмотрели на меня. Очень серьёзно.

— А когда ты перестал охотиться?

Старшая продолжала задавать вопросы.

— Когда мама была беременна тобой. Однажды я вдруг понял, что больше не могу. Я охотился в море, с гарпунным ружьём, и подстрелил рыбу. В тот момент, когда я отрезал рыбе голову, мне вдруг показалось, что она похожа на тебя. С тех пор я больше не могу убивать животных.

— Но ты ешь животных.

Таковы уж дети, так уж они выстраивают свои мысли. С неумолимой логической последовательностью.

— Да, — сказал я, — я предоставляю другим людям возможность убивать за меня.

Домой мы возвращались через лес. Неподалёку от пляжа на земле валялась пустая пивная банка.

Младшая подняла её. Вылила последние оставшиеся на дне капли, отвернувшись, чтобы не вдыхать запах пива.

Через некоторое время Лиза вопросительно показала на банку.

Младшая только засмеялась в ответ.

— Она всегда так делает, — объяснил я. — С раннего детства. Когда она гуляет, она всегда подбирает какой-нибудь мусор и кладёт его дома в мусорное ведро.

Младшая подняла глаза на Лизу.

— Это чтобы сказать лесу «спасибо».

В тот вечер мы ужинали вчетвером. Я разрешил девочкам лечь спать попозже.

Лиза собралась уходить. И тут остановилась в прихожей.

— С самого детства, — сказала она девочкам, — когда я захожу в общественный туалет, я всегда стараюсь, чтобы там стало немного аккуратнее, чем было, когда я пришла. Поднимаю бумажку с пола. Или протираю раковину. Чтобы было хотя бы чуть-чуть лучше. Чтобы сказать туалету «спасибо» за то, что он есть. Так я себе это всегда объясняла.

Они с девочками посмотрели друг на друга.

Между ними состоялась встреча, встреча, в которой я тоже участвовал. Как если бы мы сидели под сканерами.

Этот день стал точкой отсчёта, импульсом, спусковым крючком. Мёртвый олень. Консервная банка. Разговоры. Ужин. Рассказ Лизы о том, что она делает, чтобы в туалете было немного чище, чем до неё. И за всем этим — смерть Симона.