Александр Добровинский - Вы. Мы. Они. Истории из обычной необычной жизни

Приключения начались к концу недели. В час ночи вернулась хорошо поддатая англичанка лет сорока. Дама посмотрела внимательно на двадцатилетнего ночного портье, очевидно, прикинула в голове, что деться с места работы мне некуда, и, плюхнувшись за стол, попросила пива.

– И бутылку тебе за мой счет, – слегка икнув, произнесла мисс Вдупель. – Я тут первый раз в вашем Париже. Никогда не было французского романа. А ты хорошенький.

Шейный платок и летний свитер на голое тело не могли обмануть рыжую даму: ночной портье был типичным французом.

Поблагодарив плотоядную леди, я срочно ушел за свою стойку. Мисс Вдупель (или как там ее звали) все-таки пробудила во мне музу: «Низко склонились каштаны. Бродят фанфаны-тюльпаны. Визаж твой слегка в смятении не оставляет сомнения». Получился почти точный перевод с оригинала: «Ива над рекой стоит. Гнутая-прегнутая. По лицу я сразу вижу, что ты е*анутая».

Между тем англичанка смотрела на меня в упор, как пистолет Макарова, и медленно расстегивала три пуговицы на трехпуговичном поло. Я решил, что евреи просто так не сдаются, особенно когда они русские, и их принимают за французов. Но тут совершенно неожиданно открылась стеклянная дверь отеля, и во вверенное мне на ночь лобби заглянул какой-то мужик, от которого пахло тоже совсем не Evian’ом.

– Я вижу, у вас открыто. У нас в районе это просто праздник, что где-то можно выпить пива. Я присяду?

Еще через десять минут осчастливленный озарением творчества ночной портье отеля писал: «Ветви каштанов сплетаются вновь и вновь. Миром правит синеватая мгла. Они не знакомы друг с другом, но знают и верят в Любовь. Ведь только она такое сделать могла…» А под этим оригинал: «Ива над рекой стоит. Ветка к ветке клонится. Парень девушку е*ет. Хочет познакомиться».

На свет, сигаретный дым и целующуюся пару заглянули еще два парня. Один попросил кофе, другой – Heineken.

В шесть утра я запер гостиницу и побежал в лавку, которая как раз и открывалась в это время, закупать все, что продал за ночь. Холодильник к данному моменту был богат только пустотой. Чистый заработок составил четыреста процентов. Ночной тариф и хорошее обслуживание должны быть оценены по заслугам.

На следующий вечер, проводив хозяев в отпуск, я приготовился к работе. А еще через неделю в меню были добавлены чипсы, орешки и тяжелый алкоголь (коньяк, мартини, водка, джин). Пришлось брать и помощницу на сэндвичи. Бизнес шел отлично. В будние дни народ был, но не так чтобы очень. Зато с пятницы…

Обычно к трем все расходились, мы убирали помещение, накрывали завтрак, и я спал еще несколько часов. Потом досыпал дома и писал, писал, писал. На заработанные деньги я приобрел пишущую машинку. Писать теперь стало быстрее и легче. В четыре тридцать я ложился на диванчик и спал как убитый. Производственные темы навевали соответствующие творческие порывы: «Некий рассеянный старенький граф где-то посеял свой хроногрАф. Но нескончаем завод хроногрАфа из-за возможностей нашего графа». Изначально это была одна из любимых частушек дедушки: «Уронил в п…у часы. Тикают, проклятые. Я их х. м завожу ровно на полпятого». Дедушка был известным московским гинекологом и поэтому собирал народный фольклор, связанный с профессией.

В сентябре вернулись хозяева. И месье захотел дать мне немедленно выходной день, вернее, выходную ночь. Я продержался еще месяц без купюр, уповая на энтузиазм, любовь к работе и к ночной жизни отеля Pétel. Всегда надо говорить правду.

Но однажды наступил тот самый день.

– Ты знаешь, – сказал мне хозяин, – мы очень повздорили с женой. Я сегодня тебя заменю. Не хочу находиться дома. Да и тебе пора отдохнуть одну ночь. Какой же ты молодец. Три месяца без выходных! Герой!

Я предложил ему, вместо того чтобы заменять сегодня героя капиталистического труда, сходить налево. Он ответил, что «дешевым лево» он брезгует, а дорогое очень дорого. Я готов был взять все расходы на себя, но он, рассыпавшись в благодарностях и расчувствовавшись от мужской руки солидарности, протянутой в такую нужную и трудную минуту жизни, со слезами на глазах отказался.

С грустью я посмотрел на место, где прошло мое становление как бизнесмена и предпринимателя, и вышел из гостиницы.

В шесть утра раздался звонок по телефону. Это был бессвязный вой, лепет про отсутствие лицензии на продажу алкоголя работниками гостиницы, что отель могли вообще закрыть, а также обидные антисемитские и расистские инсинуации.

Завершающие стихи моей книги дались мне довольно легко: «Нас выделяет древний обычай. Это одно из известных отличий. Чисто, красиво и даже уютно. Могу показать вам сиюминутно. Если вам что-то не по зубам, не обессудьте. Ваш Авраам». «Я евреев не люблю. Я в ладу с эпохою. Я их тут же узнаю по носу и по х..».

А еще через пару дней я встретился с господином Флегоном из Лондона, владельцем издательства Flegon Press, и получил от него массу комплиментов, улыбок и мой первый литературный гонорар.

…Месье Дюбуа долго смеялся, забавно таращил глаза и смешно стучал себе по коленям. Мы вспомнили любимый нашему сердцу старый Париж семидесятых, но тут самолету моего внимательного и благодарного слушателя и собеседника дали коридор. Старичок попросил у меня визитную карточку «на всякий случай», и мы попрощались.

Через месяц я неожиданно получил предложение стать совладельцем его компании на пять процентов из расчета один символический доллар за весь пакет. Я решил, что это шутка, так как жалкие пять процентов стоили много миллионов, но к письму-оферте прилагалось еще кое-что.

Это был лист фотокопии старой, потертой (и, видно, последней, находящейся в наличии) визитной карточки. На ней было напечатано уже немодным старым шрифтом: «Отель Pétel. Улица Pétel. Господин Жан-Франсуа Дюбуа. Владелец и Генеральный директор». Номер телефона и почтовый индекс. А ниже надпись: «Рад был тебя видеть. Спасибо за гениальную идею. Если бы не ты, моя жизнь прошла бы на редкость бездарно. Пять процентов твои по праву. Жду тебя в Гонконге. Жан-Франсуа».

«Месье Жан-Франсуа любил метаморфозы. Бросал он лед в коньяк. А в кальвадос – мимозы». «Раз Иваныч невзначай сунул х… в английский чай. В тот же миг все стало новым: х… – английским, чай – х. вым». Жаль, господин Флегон ушел от нас несколько лет назад. Иначе я мог бы написать второй том обратных переводов.

«Никогда не поздно отдаться творческому процессу», – сказала пионерка Катя, играя в классики.

Родное личико было слегка надуто. Кекс на тарелке оставался нетронутым, как мозг блондинки при вынужденном посещении концерта классической музыки с потенциальным женихом или перед коитусом не важно с кем.