Юрий Поляков - Совдетство

– Рот пошире! – приказал врач Зильберфельд (Лида очень хотела, чтобы я попал именно к нему). – Ого, это уже не дупло, а целая пещера!

– Может, все-таки с заморозкой? – засомневалась моя сердобольная мать.

– Будущий защитник Отечества должен терпеть! – строго ответил врач. – Сейчас будет чуть-чуть больно!

Знаем мы это обманное докторское «чуть-чуть»! Он нажал педаль, раздался стрекот мотора, узел на веревке заметался вверх-вниз со страшной скоростью – и жуткая, нечеловеческая боль пронзила все тело – от макушки до пяток, словно в мою голову с размаху вбили гвоздь, прошедший насквозь.

– Герой! В разведку пойдешь! – похвалил Зильберфельд. – Еще чуть-чуть – и будем пломбировать… Ирочка, готовьте амальгаму!

И бесконечная пытка продолжилась…

– Ну вот, как новенький! – улыбнулся врач. – Два часа не есть. Могу выдать справку, что ты – настоящий мужчина!

В результате всех этих мучений я тяжело обиделся на Казакову, ведь если бы не ее шуры-муры с Соловьевым, я бы ни за что не пожаловался на зуб и не попал бы в волосатые руки мучителя Зильберфельда. Месяц я не писал ей ни строчки. Наконец от нее пришел конверт с открыткой. Она поздравляла меня с Днем Победы, а в конце высказывала предположения, что птичка на последней переводной картинке – сойка. Я в ответном письме радостно подтвердил, хотя на самом деле это был зимородок…

Выйдя из своего укрытия, я поднялся на скрипучее рассохшееся крыльцо и заглянул в дырочки зеленого ящика с пожелтевшими наклейками «Работница» и «Пионерская правда». Если семья в отъезде, внутри скапливается много газет и писем, потом иной раз палочкой приходится выковыривать, настолько они там спрессовываются. В ящике было пусто, а значит… Ничего это не значит. Они могли попросить соседей вынимать корреспонденцию или написали заявление, чтобы почтальон во время отпуска оставлял газеты до востребования в отделении.

Со скрипом открылась дверь, чуть не ударив меня в лоб. Я отскочил, едва не рухнув со ступенек. На крыльцо вышла пожилая соседка Казаковых.

– Здравствуйте, – нашелся я. – А вы не знаете, Шура дома?

– Дьявол их разберет, шалопутных! Не знаю… Не видала… – буркнула она и шаркая двинулась в глубь двора.

Там у высокой кирпичной стены на веревках, натянутых между березками, сушилось, подрагивая на ветру, постельное белье. Старуха подозрительно посмотрела на небо и, щелкая прищепками, стала торопливо снимать простыни и наволочки.

Похоже, я встречусь с Сашей только первого сентября. И сердце заскулило, как брошенный щенок. А вдруг они тоже уехали на юг и тоже в Новый Афон? Бывают же совпадения… И вот я, нырнув, пронзаю пикой огромного лобана, выхожу из воды с бьющейся на острие рыбиной, весь пляж сбегается на мою добычу, и Шура вместе с другими подходит из любопытства, узнает меня, смотрит удивленными зелеными глазами и говорит:

– Я и не знала, что ты подводный охотник… Это акула?

– Нет, кефаль. Но акулы тут тоже есть – катраны называются…

Мечтая, но не забыв посмотреть сначала налево, а потом направо, я пересек проезжую часть и двинулся вдоль ограды, сваренной из железных уголков и арматурных прутьев, она отделяет от тротуара школьную территорию и наш спортгородок. Увы, травяное футбольное поле с вытоптанными штрафными площадками сегодня безлюдно, хотя обычно здесь кипит жизнь, пацаны «чеканят» или гоняют мяч, отрабатывая обводы и финты, бьют по воротам без сетки, стараясь попасть в «девятку». Я бы, например, мог постоять вратарем, хотя дело это небезопасное. Все знают, Льву Яшину на чемпионате мира напрочь вышибли мячом ребро, но советское государство в беде спортсмена не бросило и вставило ему новое ребро – из чистого золота!

«Куда же все подевались?» – думал я, озираясь: на краю спортгородка, у гаражей какая-то мелюзга играла в прятки: «Иду – никого не жду! Кто не спрятался – я не виноват! Раз, два, три…» А кто виноват? Лето – время отпусков. Безлюдье. Шкеты не в счет, прятки, казаки-разбойники и прочий детский лепет на лужайке остались в далеком прошлом.

Дойдя до перекрестка, я задержался в раздумье: впереди виднелась оживленная Бакунинская улица, но я свернул направо, в Переведеновский переулок и остановился у железных школьных ворот, закрытых на большой замок – такие называют амбарными. Ха-ха-ха! Как поется в кинофильме «Айболит-66»: «Нормальные герои всегда идут в обход!» Слева, там, где забор упирается в стену, один прут отогнут: крупный злоумышленник, конечно, не протиснется, но ребенок, выдохнув, протырится. Взрослые об этом лазе не знают, он скрыт от взглядов кустом акации. Проталкиваясь в щель, я снова заметил, как вырос и раздался за два летних месяца, и, возможно, вернувшись с моря, уже здесь не пролезу.

Вот она, наша родная 348-я школа! Кирпичная. Четыре этажа. Над дверями, казавшимися мне когда-то огромными, четыре беленых профиля – Пушкин, Толстой, Горький и Маяковский. И все, заметьте, писатели! Мы даже как-то с Петькой Кузнецовым поспорили, почему на школах не изображают, скажем, полководцев: Александра Невского, Суворова, Кутузова или Жукова? Отчего нет композиторов – Чайковского? «Куда, куда вы удалились?» Или Бородина. «О дайте, дайте мне свободу!» Где ученые – Кулибин, Менделеев или изобретатель радио Попов? Нет никого. А спортсмены – Валерий Брумель? Юрий Власов – самый сильный человек планеты? Наконец, где Лев Яшин с золотым ребром? Почему их нет? Получается, писатели – самые главные, уважаемые у нас в стране люди. Значит, надо становиться писателем!

На школьном дворе тоже никого не было, ни души, а двери наглухо заперты. Пустая школа – это что-то очень странное, непривычное, вроде гастронома без очередей, безлюдного Птичьего рынка или Курского вокзала, где нет ни поездов, ни носильщиков, ни продавщиц пирожков, ни милиционеров, ни пассажиров, ни цыган… Ни-ко-го. Удивительно тихо…

На асфальте виднелись начерченные мелом и полусмытые дождями квадраты для игры в «классики». Они остались с прошлого учебного года. Я попрыгал на одной ноге, толкая мыском кеда кусочек шифера, но одному скучно. Да и не по возрасту. В седьмой класс как-никак перешел! Года-то летят!

…После того незабываемого урока ритмики Шура стала обращать на меня внимание и однажды после уроков предложила поскакать через веревочку. Занятие, конечно, нелепое, но я почему-то согласился, особенно после того, как Дина Гапоненко заявила, будто бы ни один мальчишка не умеет в воздухе перекрещивать ноги. Смешно даже слушать! В общем, мы прыгали до тех пор, пока во двор не выпустили погулять ребят из группы продленного дня. Они орали и носились, как ненормальные, нарушая все правила отдыха во время перемены. Мы ушли, я проводил Шуру до дому, и она разрешила мне нести ее портфель. Это невозможно объяснить словами: ты сжимаешь кожаную ручку, еще хранящую тепло ее ладони, и с этим теплом в тебя, в самую глубину, к самому сердцу проникает счастье доверенного тебе секрета, смысл которого еще непонятен, но уже переполняет душу гордостью за порученное дело.