Юрий Поляков - Совдетство

– Неплохо! – благосклонно кивнула продавщица.

– А сколько же стоит? – превозмогая ужас, спросила маман.

– Двенадцать рублей шестьдесят копеек.

– Ско-олько?! Почему же так дорого?

– Импорт. Чехословакия.

– Как на взрослого…

– А разве он у вас маленький? Решайте! Последняя осталась. Отложили, но не пришли.

– Последняя? Выписывайте! – чуть не плача, приказала Лида.

Обычно она жутко колеблется, разглядывает облюбованную вещь, как болячку, страдает, уходит из магазина, потом возвращается. Для нее принять решение о покупке – это как совершить подвиг, это как броситься на вражий дзот! Но есть, есть одно волшебное слово, которое заставляет Лиду мгновенно выхватить кошелек и метнуться в кассу. Это слово – «последний». Ну а потом словно прорывается невидимая запруда и, если еще остались какие-то деньги, начинается настоящая эпидемия покупок.

– А штанишек на мальчика у вас не найдется? – мечтательно спросила моя разрумянившаяся маман.

– Вы о чем, девушка? Какие штанишки? У вас абсолютно взрослый ребенок. Женить впору. Есть одни техасы вашего роста, отечественные, но стильные. Мы даже сначала подумали: импорт! Кто-то выписал, но два часа уже прошли.

– Несите!

Кудлатая сбегала и вернулась с брюками неестественно изумрудного цвета, да еще простроченными желтой ниткой.

– Вы поняли? – со значением спросила продавщица.

– Еще бы! – Лида даже пошатнулась, как от второго фужера шампанского.

– Видите, как строчка подходит? Комплект!

– Невероятно! – закивала моя безумная мамаша, гладя желтую строчку: ее щеки покрылись клубничным румянцем восторга.

– Мерь немедленно! – мужественно глянув на ценник, приказала она.

Я зашел в кабинку, снял свои любимые, видавшие виды техасы и с ненавистью надел эти жуткие, как у интервентов, портки. В зеркале возник все тот же человекообразный попугай, но теперь еще и с зелеными ногами. Господи, так издеваться над советским ребенком! Но я знал свою мать как облупленную, знал, за что страдаю, поэтому вышел из кабинки с вежливо-покорным лицом, как у манекена на витрине.

– Какой у вас сын дисциплинированный, – польстила продавщица. – Тут некоторые такие припадки с истериками закатывают!

– Потрясающе! – всплеснула руками Лида. – Вот спасибо! Вас как зовут?

– Нина.

– Меня – Лида. Ниночка, сюда бы еще рубашечку веселенькую…

– Есть! – воскликнула кудлатая, впадая в азарт, похожий на тот, который охватывает, когда играешь в кости на пистоли.

Нина тоже увлеклась превращением обычного отечественного ребенка в какого-то малолетнего иностранца. Она куда-то сбегала и принесла рубашку цвета вчерашнего какао, но не в клетку и не в полоску, как у нормальных людей, а испещренную разноцветными квадратами, треугольниками, ромбами, будто это – учебник геометрии Киселева.

– Абстракция. Последний писк западной моды!

– Вижу! – сомлела секретарь партбюро Маргаринового завода.

– С длинными рукавами нет, только с короткими. Зато расцветка интересная. Прибалтика шьет.

– Да, Рига – почти заграница.

– Вы были в Риге?

– Приходилось. По работе. И хорошо, что с короткими. Мы едем на юг!

– Счастливые, – вздохнула продавщица. – Ну-ка, примерь! Как тебя зовут?

– Юра…

– Померь, Юра! Все девчонки твои будут.

Я снова пошел в кабинку, сердито думая о том, зачем мне «все девчонки» и что я буду делать с ними, если с одной Шурой Казаковой уже запутался: она то хохочет, то плачет, то дает ни с того ни с сего пощечину… Рубашка была впору, но в сочетании с курткой и штанами превратила меня в окончательного Дуремара.

Когда я вышел из кабинки, Лида и Нина буквально застонали от восторга.

– Прямо сейчас на показ мод! Пьер Карден! – причитала продавщица.

– А сколько стоит ковбоечка? – озаботилась маман.

– Недорого. Три восемьдесят, – глянув картонный ценник, висевший на нитке, продетой в петельку, ответила Нина. – Берите, потом жалеть будете!

Лида, закатив глаза и шевеля губами, стала загибать пальцы. Наличность она всегда считает в уме, так как давным-давно, через месяц после свадьбы, получив зарплату, моя задумчивая маман пошла в ГУМ покупать кофточку, вынула из кошелька пятьдесят рублей старыми, а выскочивший неизвестно откуда цыганенок вырвал и убежал. Тогда-то Тимофеич впервые и назвал ее «кулемой».

– Укладываемся. Выписывайте, Ниночка, всё!

– Муж-то ругаться не будет? – улыбнулась продавщица и попала в самое больное место.

– Ну, что вы! – помрачнела маман. – Муж рад будет! Ему для семьи ничего не жалко.

– Может, не стоит? – спросил я, когда сообщница убежала за прилавок. – Ты уверена?

– В чем?

– В том, что он рад будет.

– Не твое дело. Не порть мне такой удачный день!

– И не собираюсь даже. – Я, медленно расстегивая курточку, направился к кабинке, чтобы переодеться.

– Погоди! – воскликнула Лида. – Не надо! Ничего не снимай! Так и пойдем к Батуриным. Пусть Валька посмотрит, какой у нее теперь племянник! Вот только кеды твои все портят. Ты что в них делаешь?

– В футбол играю.

– Ах, ну да, ну да… Спорт – это важно! – Она отвела глаза от рваных резиновых мысков и успокоилась взглядом на новой рубашке. – Веселая ковбоечка!

– Не веселая, а дурацкая!

– Что ты понимаешь! На тебя уже смотрят!

– Не пойду я по улице, как клоун!

– Пойдешь!

– Не пойду!

– Ну сынок, ну пожалуйста! Я тебя не так часто о чем-то прошу!

– И я тебя не так часто.

– О чем ты меня просишь?

– Ты отлично знаешь!

– И сколько это стоит?

– Маска – четыре двадцать. Ласты – семь пятнадцать.

– Ну, может быть, на маску еще и хватит… Если отец спросит, скажешь: куртка – восемь, техасы – шесть… – инструктировала она, отрывая картонки. – Понял? Выкручусь, мне премию по БРИЗу выписали.

– А рубашка?

– Рубашка и так дешевая… От нее ценник не трогай! Понял?

– Еще бы! – улыбнулся я наивной Лидиной хитрости и сунул картонку в нагрудный карман – длины нитки как раз хватило.

Примчалась Нина с чеком. Узнав, что мы так и пойдем по улице, она почему-то страшно обрадовалась, подмигнула и обещала упаковать «старье» в бумагу. Маман вдруг затуманилась новой мечтой и что-то спросила у нее на ухо. Продавщица посмотрела на Лиду с уважением, пальцем показав куда-то вниз и вбок.

– Там моя подруга работает, я ей сейчас позвоню по внутреннему!

Когда Лида протянула усатой кассирше чек и четвертную, та сразу забасила, мол, говорю же, русским языком: нету сдачи! Не понимают. Народ от шальных денег совсем опузырился, ничего не хочет слушать сует сотни и пятихатки.

– У меня – двадцать пять… – пискнула Лида.

– Какая разница!

Но тут подпорхнула Нина, она принесла мои старые шмотки, завернутые в серую бумагу с маленькими буковками «ДМ». Кудрявая продавщица что-то шепнула усатой кассирше – и сдача сразу нашлась.