Анна Исакова - Ах, эта черная луна!

Узкий мостик оказался коварным. Как Юцер не старался шаркать подошвами и ставить ногу с носка, шаги грохотали, словно он шел по листу железа. Дорожка вела с мостика прямо в лес, но Юцер предпочел спуститься в канаву и переждать. Он ждал долго и дождался. Со стороны леса послышались шаги. Высокий тощий человек в военной форме и шинели, наброшенной на плечи, вышел из-за деревьев и подошел к мосту.

— Орчик! — выдохнул Юцер.

Орчик вздрогнул, пригнулся, словно вокруг стреляли, помедлил несколько секунд и прыгнул к Юцеру в канаву.

Трудно сказать, стали бы они обниматься в прежние времена или нет. Орчик был сыном тети Сони, той самой тети Сони, благодаря которой у Юцера были школьные учебники и ботинки. Однако дружны они не были. Добрая тетя Соня не пускала бедного племянника в парадные комнаты. Его принимали на кухне, кормили остатками обеда и выдавали на прощание сверток с вчерашним пирогом. В пирог бывали запрятаны монеты. Иногда на кухню приходила сама хозяйка, глядела на жующего Юцера с грустью и говорила, покачивая головой: «Вылитая Хая!».

Юцер не винил тетю Соню. Скупость адвоката Сыркина, Сониного мужа, вошла в городе в поговорку. А когда Юцер стал своего рода знаменитостью, тетя Соня позвала его к обеду. Он пошел и познакомился там с Орчиком. Орчик был лоботряс. Он играл в карты и как-то проигрался в пух и прах. Юцер дал ему денег. Заплатил тете Соне за ботинки, так сказать. Заплатил, и больше платить не собирался.

Чего хочет Орчик на сей раз?

Орчик посмотрел на Юцера исподлобья, потом нехотя протянул руки, и они обнялись.

— Почему ты живешь в лесу? — спросил Юцер. — Ты что-нибудь натворил? Тебя ищут?

— Нет, я не хочу, чтобы меня видели в городе. Я уезжаю. Завтра ночью два автобуса пойдут к границе. Польша, потом Германия. Оттуда — в Америку. В автобусе есть для тебя место. Поедешь?

— Я не один, — ответил Юцер.

— Знаю. В автобусе есть два места. С местами плохо, но я об этом позаботился. Поехали, Юцер. При этой власти жить нельзя.

— Знаю, — вздохнул Юцер, — но ехать не могу. За мной следят.

— Ты пришел сюда без приключений, — тихо сказал Орчик, — придешь точно так же и завтра. Я еще раз объясняю тебе: пойдут два автобуса. Ты поедешь в первом. Со мной. Все будет в порядке.

— Нет, — отказался Юцер. — Я могу подвести всех. За мной следят. А с чего ты вдруг так обо мне заботишься? — спросил он, и пожалел об этом.

Орчик нахмурился.

— Кроме тебя никого не осталось, — сказал он угрюмо. — Человек имеет право на одного живого родственника. Кроме того, я надеялся открыть с тобой дело. Ты счастливчик, Юцер. Твой бутерброд всегда падает правильно.

А через несколько дней к Юцеру пришел Гец. Он был так взволнован, что очки с трудом держались на его свистящем и сопящем носу.

— Надин арестовали, — сказал Гец.

— Где? Почему? С какой стати?

Надин, сестра Геца, госпожа Порядок, по сути своей не могла совершить преступления.

— Она была в автобусе, который пытался пересечь границу, — ответил Гец. — Автобусов было два. Первый прошел, второй задержали. Рассказывают, что первый автобус вышел почти открыто и проехал без труда, а второй носился туда и сюда, словно специально привлекал внимание.

— Почему, — спросил Юцер, — почему ты не рассказал мне о том, что Надин решила ехать?

— Я сам ничего об этом не знал. Она была необычно мила весь день, потом ушла из дома, сказав, что заночует у подруги. А потом пришла ее подруга и рассказала о том, что случилось. А чем бы ты мог помочь, если бы знал?

— Этого мы уже никогда не узнаем, — тихо ответил Юцер.

— Никогда не прощу Орчику эту историю, — сказал Юцер жене, когда они улеглись, отохав и отплакав. — Никогда. Он знал, что второй автобус не пройдет. Они сдали его заранее. Поэтому Орчик сказал, что в первом автобусе мне ничего не грозит. Он знал, понимаешь, знал.

— Глупости, — одернула его Мали. — Бред и досужие домыслы. Я отказываюсь в них верить. Зря мы не поехали с ним. Были бы сейчас в Германии.

— Или в одной камере с Надин.

— Бедная Надин, — вздохнула Мали. — Теперь и ее погонят на Лену. Но она хотя бы рискнула. Нас могут тоже отправить туда в любой момент. А мы даже не пробуем спастись.

Юцер долго лежал с открытыми глазами. Он представлял себе Париж, сизый воздух, сизые крыши, мокрые от дождя тротуары, кондитерскую наискосок от Тюильри.

— Никогда, — прошептал с тоской, — никогда.

«Никогда не говори „никогда“», — послышалось ему.

Юцер приподнялся, посмотрел на жену. Мали крепко спала. Он закрыл глаза и задремал. Во сне ему привиделся снег, бесконечное заснеженное пространство, глупые глаза замерзшей рыбины, мужской гогот.

— Никогда — глупое слово, — услышал он голос Натали, — людям не положено им пользоваться. Как и словом «всегда», впрочем.

Любовь шла по миру, и мир качался у нее под ногами. Ее ножки, обутые в новенькие ботиночки — большая редкость по тем временам — ступали неловко. Рядом с маленькой Любовью шла большая Паша, и ее рыжие волосы полыхали. Время от времени Любовь поднимала глаза и голову, чтобы на них подивиться. Шли они рядом и даже взявшись за руки, потому что Паша, младшая сестра Геца, нанялась присматривать за Любовью. Она пришла к Мали в гости, села на кухонный табурет, хотя кресла пустовали, и сказала:

— Мои дни черны, как ночи. Почему я не села вместе с Надин в автобус и в тюрьму?

— У каждого своя судьба, — вежливо ответила Мали. — Ты что, поругалась с Софией?

— Поругалась? Нет! Так низко падать мне невыгодно.

— Падать вообще невыгодно, — сказала Мали, стараясь не рассмеяться, — но что все же случилось?

— Во-первых, я не могу смотреть на то, как мой брат переводит наше семейное имя на змеиных выкормышей.

— Повтори то, что ты сказала, но так, чтобы появился смысл, — потребовала Мали.

— А тебе не понятно? Мой брат — последний Гойцман на свете. А эта змея не хочет рожать нам наследников из-за своих приемышей.

— Ага, теперь понятно. Но то, что ты говоришь, нечестно. Ты прекрасно знаешь, что София не может забеременеть, хотя очень этого хочет.

— То, чего эта змея хочет, всегда случается. Пусть постарается.

— Паша, опиши точнее муху, которая тебя укусила, — потребовала Мали. — Что там у тебя во-вторых?

— Змея сказала, что я не вношу лепту и что она посылает меня на обувную фабрику к мужикам и дворовым девкам.

— Скажи спасибо, что не на конюшню. А теперь посуди сама: если Гец работает, София работает и даже Адинка подрабатывает, почему ты должна сидеть на балконе и щелкать семечки?

— Вот, пожалуйста, она уже насплетничала. Смотрит мне в рот и считает каждую семечку. И знайте: дочь фабриканта Гойцмана не будет резать кожу на подошвы!