Анна Исакова - Ах, эта черная луна!

— На очень плохую и страшную сказку. Надеюсь, ты помнишь, что немцы убили всех твоих родственников, а заодно еще шесть миллионов евреев.

— Он не убивал! Во время войны он был подростком. Как Адинка.

— А его родители?

— Они погибли в гестапо. Видишь! Видишь!

— Я хочу с ним познакомиться.

— Он тоже сказал, что хочет с тобой познакомиться. Если проба будет удачной, ты должен будешь подписаться под договором. Пожалуйста, пап, ну, пожалуйста!

— Разрешение ему придется получать не у меня, а у КГБ.

— Он знает. Он говорит, что если проба будет удачной, он поднимет на ноги полмира и получит разрешение.

— Посмотрим, — устало сказал Юцер. — Утро вечера мудренее. Иди спать. Я просто валюсь с ног. Кстати, пани Ангелина хотела бы наняться к нам экономкой.

— Что это?

— Ну, домработницей, только с должным к ней уважением.

— Как Ведьма?

— Никто не будет «как Ведьма». Но кто-то же должен готовить, убирать и следить за домом.

— Замечательно! — неожиданно обрадовалась Любовь. — Она будет шить мне платья. И нам опять будут подавать горячие котлеты, суп и компот.

Юцер ожидал скандала, долгих и вязких препирательств, бессмысленных возражений, или, в крайнем случае, слез.

— Да здравствует великий синема! — бормотал он, ворочаясь с бока на бок.

Немецкий режиссер оказался молодым человеком лет тридцати. Юцер не был знаком с Гумбертом Гумбертом, но ожидал увидеть именно его. Он внимательно вглядывался в черты лица этого Ганса Нетке и искал в них гумбертовское томление и гумбертовскую горячку. Однако Ганс говорил только о кино, рассказывал, как Любовь явилась ему на пляже, окруженная сатирами и менадами, которых он называл раскованной молодежью, вовсе не похожей на тех комсомольцев, которых он ожидал здесь увидеть. И как он протирал глаза, потому что именно такой виделась ему его героиня. И как удачно сломала ногу венгерская актриса, он извиняется, это, конечно, трагическое событие, но такие события в кино часто бывают прологом к появлению настоящего типажа. Ему даже неловко от того, что все происходит, как в кино, как в плохом сценарии, но жизнь сильнее искусства.

Тут Юцер возразил. Искусство, сказал он, учит жизнь и показывает ей, как следует действовать. Оно изобретает для жизни новые формы выражения.

Очень интересно, закричал Ганс Нетке, очень интересно и неожиданно.

А Юцер все не мог решиться заговорить о возрасте Любови. С одной стороны, это должно было быть сказано, а с другой… с другой: Любови представился необыкновенный случай, и надо ли разрушать ее мечту? Девочка столько пережила за последнее время, ей выпал козырь, Мали бы сказала, что Рука судьбы подхватила ее и держит в своей ладони, а это священный момент, и не дай нам Бог мешать этой Руке… вне зависимости от того, что она задумала и к чему это может привести. Да, Мали сказала бы именно это, а на ее мудрость можно было положиться.

В ходе этих размышлений Мали привиделась ему довольно четко, и была на ней в тот момент вялая и уклончивая улыбка, обозначавшая при жизни: «Если тебе хочется верить в то, что ты придумал, я мешать не буду. Не любишь ты делать неприятные для тебя вещи, ну и живи с этим, мой ленивый ангел».

Еще он вспомнил, что Руку судьбы Мали придумала для того, чтобы помочь Юцеру летать самолетом. Командировок было много, а Юцер не любил полетов. Дурноты он не ощущал, но сознание того, что между его ногой и бездной пролегают всего несколько сантиметров хлипкой стали, не оставляло его и мешало насладиться полетом. Тогда Мали и предложила мужу увидеть мысленно Руку судьбы, переносящую самолет с места на место. Не реактивная же сила какого-то случайного мотора движет нами, в самом деле. Она движет всего-навсего самолетом, а судьба выбирает день и час, обстоятельства и место. Это она подсовывает нам техника с трещащей от похмелья головой, а технику — повод для пьянки, и все это для того, чтобы определить нашу судьбу крепостью какого-то винтика, который держит проклятый мотор. Выбор всегда принадлежит судьбе, а потому надо смело отдаться ее воле и не задуривать себе голову ничего не значащим мыслительным сором.

В огромной розовой горсти, насквозь пронизанной лучами солнца, самолет урчал уютно, как вскипающий чайник, а толщина его стали теряла значение. То был хороший прием, и Юцер перенес его на все, что пугало неопределенностью. Ему было бы еще легче, если бы Мали разложила свои путеводные карты и свела Ганса Нетке, валета кубков, конечно, валет, на короля еще не тянет, вот уже какая-то определенность, с замком в молниях, иерофантом в магических пеленках и двумя столпами Храма. Но Мали нет, и нет ее волшебных карт, и никто не может подсказать, надо ли Юцеру открывать сидящему перед ним мужчине тайну Любови.

То, что речь идет о любви, Юцер понял сразу. Любовь светилась, сверкала, ее глаза то глядели умоляюще, то излучали восторг и гордость. Она старалась не пропустить ни слова из разговора, но сама говорила редко и неохотно. Чаще сидела чуть отстранясь и впитывала в себя движения губ, выражение глаз, каждый жест и каждое движение своего кумира. В этом она была похожа на мать. Мали тоже впитывала в себя интересующие ее детали, а потом составляла из них собственные картинки, в которых на первый план выходило вовсе не то, что было сказано или казалось самоочевидным.

Вся последующая неделя прошла в ожидании результата кинопроб. Любови удалось втянуть Юцера в эту игру и даже сделать игру азартной.

— Если… — говорила она, приоткрывая люк надежды, в который немедленно со свистом и воем начинала втягиваться вся их с Юцером жизнь, — если… ты представляешь, какое лицо будет у Софии?

Юцер представлял и блаженно улыбался.

— Пойми, — молил он Мали, которую вытягивал из ее небытия, из пыльного угла в иных мирах и заставлял активно участвовать в их с Любовью жизни, — если у нашей девочки талант, это большое счастье, и знать об этом надо сейчас. Я справлюсь с ее разочарованием, если талант окажется небольшим. С этим мы справимся. Она привыкла к тому, что жизнь ее не балует.

Мали тревожно глядела в его зрачки, медленно качала головой, и губы ее дрожали.

— Ну, хорошо, — соглашался Юцер, — может быть, она избалована, но она очень и очень рассудительна и разумна. Я бы даже сказал — рассудочна. Она не теряет голову.

Взгляд Мали оставался напряженным. Она не соглашалась с Юцером. Когда она, в сущности, с ним соглашалась?!

Однако ее опасения оказались напрасными. Любовь выглядела на экране еще лучше, чем в жизни. Ганс много говорил об ауре и был искренне взволнован. Он решил немедленно снять те эпизоды, которые полагалось снять в этом городке у моря, с тем, чтобы отснятые кадры облегчили его ходатайство о вызове Любови в Германию.