Вадим Фадин - Хор мальчиков

В тесном жилье всё было под рукой, и накрыть стол (если тут годилось такое понятие) было делом минут, тем более сейчас, когда затевался не обед, не ужин — просто посиделки. Но и эти короткие приготовления были нарушены появлением неожиданного гостя — Бецалина.

— Что-то случилось? — встревожилась Мария: сосед Свешникова не заходил сюда раньше, и значит, сегодня явился неспроста.

— Просто наконец пришло время заглянуть и к вам.

— Ах, так это докторский обход, по старой привычке?

Он протянул Марии оранжевую герберу:

— Хозяйке дома.

— Что-нибудь новое о Дмитрии? — не вытерпела она.

Между тем Бецалин пришёл, чтобы спросить о том же — у неё.

— Что ж, — разочарованно протянула Мария, — тогда хотя бы попьём чаю, мы как раз собирались. Дамы пьют чай. Присаживайтесь.

— Который же час? — воскликнул он. — У вас прямо-таки английский распорядок дня.

— Нечаянно.

— Чай — и нечаянно, — заметила Ирма.

— Безумное чаепитие…

— Почему — безумное? — не понял Альберт. — Вы приглашаете меня как психиатра?

— Это ж — из «Алисы», — объяснила Мария.

— Представьте, я — не читала, — призналась Ирма. — Не было у меня такой книжки. И в библиотеке — не было. А потом… потом я выросла.

Мария ужаснулась тому, что Ирма так никогда и не прочтёт — эту книгу или ещё какую-нибудь из тех, с какими выросли все остальные, и что она будет спокойно жить с этим, не подозревая недостачи, пока однажды в разговоре не пропустит свою реплику или вставит её невпопад, спутав Чеширского Кота с другим, починявшим примус… Таких, непрочитанных, могло при недавнем книжном голоде найтись сколько угодно, и ей вдруг померещилось, будто рядом кто-то бросил в воду солидный том; поспешно, пока не размокла, Мария выхватила книгу из лужи, громко оповестив: «Анна Каренина»; человек, её не читавший, не мог быть таким, как все.

— Теперь я выросла, — повторила девушка.

«Я так и не доросла», — сказала Мария про себя, а вслух: — «Алиса» — это для взрослых.

— Почему вы сокрушаетесь, что какой-то книжки не было? У нас вообще ничего не было — ни яиц, ни кур, — напомнил Альберт. — Так и не знаю, что из них было раньше.

— Нет, не из них: написано, что раньше всего было — слово.

— Ну, это вас Митя научил.

Мария подумала, что если тот не вернётся, то и уроки позабудутся в конце концов и она невольно приобретёт новые привычки, освоит новый язык и чужие понятия о добре и когда-нибудь смирится с этим. И вечно будут Ирма, уверенная в том, что родит, и ребёнок Ирмы, и Бецалин с мифической женою, и она сама — без дочери.

— Было — слово… Только я не читала и этого, — проговорила Ирма.

— Поживёте с нами — научитесь, — пообещал Альберт.

— В этой дыре что-то не хочется ни учиться, ни оседать ни в каком качестве. Я ведь пробираюсь к мужу в Кёльн.

Бецалин неожиданно сник:

— Вот оно что. Кёльн, понятно, не дыра. А вы шутки шутите.

— Какие уж тут шутки, — вздохнула она. — Может получиться, что ехать будет некуда.

— Да в Кёльн же, — напомнила Мария. — И как же некуда, если ты — первая из нас, знающая, где окажется завтра.

— Окажется завтра… — повторил за ней Бецалин. — Можно позавидовать. Так вы уже побывали там, рассмотрели что к чему?

Растерявшись, Ирма только покачала головой: прошло немало времени, а она ещё не увиделась с мужем — не могла отделаться от ощущения дороги, словно так и ехала, и ехала, не глядя на карту и не слушая соседей по купе, напрасно твердящих, что впереди снежные заносы или наводнение и что путь надолго прерван.

— Я всё ждала, что меня вот-вот отправят как раз туда, я же подала заявление.

Мария замерла:

— Слушай, и в самом деле…

До сих пор Мария считала, что дела соседки идут хотя и неспешно, однако — своим чередом; теперь её впервые поразило очевидное: отчего же муж Ирмы Марк не примчался первым, едва узнав адрес?

— Вас тянут с запада, — продолжал Бецалин, — а отсюда, наверно, подталкивает очаровательная соседка, — так поезжайте, и тогда уже вы сами сумеете потянуть за собой Марию. Она только и ждёт такого… Однако я говорю лишнее. Не мне бы способствовать вам — наоборот, в моих интересах одно: помешать, чем и как только можно, потому что отпускать из города двух таких женщин — это против естества.

— Замужних женщин, — напомнила Ирма.

Мария не возразила, но и гость, способный её поправить, будто бы не услышал и продолжил:

— Глядишь, я бы за одну из вас и посватался.

Голос Ирмы стал недобрым:

— Вам не приходило в голову, что проще — удочерить?

— Тогда, — подхватила Мария, — и с женой не пришлось бы разводиться.

— Ах, жена, жена… Да с чего вы взяли, отчего — разводиться?..

— Да вправду ль вы женаты? — осмелилась она.

— Машенька, родная, ну кто же, кто же спрашивает о таких вещах? И кто же в ответ немедленно раскрывает подноготную? Придёт время…

Позже, по уходе гостя, Марии пришлось объяснить соседке странную ситуацию: Альберт, уехав из России будто бы на пробу, будто бы — оглядеться, прожил здесь в одиночестве несколько месяцев, вовсе не использовав на благо семьи новый опыт, но сейчас пришла пора наконец что-то решить: либо соблазнить оставленную супругу прелестями европейской жизни (она же, видимо, склонялась к переезду поближе к дочери, в Израиль), либо уж вернуться к ней, на обжитое за десятилетия место, где ждали и вовремя расстеленная постель в скромненькой квартирке, и верная пенсия, на которую, правда, было не прожить, и то, что все вокруг говорят на понятном языке. Последний вариант означал полное поражение и необходимость начать остаток жизни даже и не с нуля, а с минуса, первый же — требовал возобновления просроченных бумаг и, значит, многих хлопот; жена могла и не справиться, и Альберту следовало бы взяться за дело самому. Учебный год на курсах кончился, и можно было, особенно не нарушая правил, съездить домой (нет, теперь — не домой, однако же — в Россию) — он и съездил, и вернулся один, туманно объясняя, что жена, зная теперь что к чему, и сама сумеет всё оформить заново; тогда, быть может, ей и место проживания выпадет получше, в западных землях.

Фамилия второго мужа Людмилы Родионовны была неблагозвучна, отчего вдова профессора и в новом браке осталась Свешниковой, и её сыновья, в том же союзе рождённые, и они стали Свешниковыми — но не роднёй же Дмитрию Алексеевичу.

Они оба — Константин и Святослав — в детстве и отрочестве жили в квартире его отца, учились в той же школе, что некогда — Дмитрий, и, не затрудняя себя излишними изысканиями, считали его старшим в своей семье; пожалуй, только он сам и старался помнить своё верное место. Людмила Родионовна вдобавок верила ещё и в особую ауру дома, где до сих пор могли витать эманации умов и душ прежних обитателей.