Вадим Фадин - Хор мальчиков

— Читайте Данте, — посоветовал Свешников.

— И это не читал, — признался Захар Ильич. — Или забыл.

— На том свете он встречал тени — и узнавал же их, а? Надо бы — по чертам лица, да только какие ж у теней лица? Всё не так просто. Только странно, что это вас беспокоит.

Дома Захар Ильич не думал бы о таком.

Иногородние легко отличают жителей Москвы от питерцев, а тех и других вместе — от, допустим, одесситов, ибо что говорить о столицах или почти столицах, если даже и каждое местечко имеет своё лицо, а его обыватели находят между собою много такого особенного общего, какого не сыскать больше нигде; впрочем, ему, этому общему, совсем не обязательно бросаться в глаза — оно может сгуститься всего в одной какой-нибудь чёрточке, распознать которую сумеет далеко не всякий пришлый или прохожий человек — если только не случится ему познакомиться с городским сумасшедшим: тем незаурядности не занимать, а в ней-то иной раз и прячется искомая чёрточка. Выйдя таким манером из положения и раз, и другой, иной путешественник сделает вывод, что и вообще, попадая в окружение туземцев (а в своей земле — в какие-нибудь чуждые толпы), для лучшего знакомства в первую очередь следует приглядеться к уродам из них: тогда и характерное проступит резче, и исключения подтвердят какое-нибудь важное правило. Так и литераторам лучше было б выбирать в герои не просто одного из стаи, в которой все хороши, и уж тем более не вожака её, а непременно — белую ворону: в женском монастыре — переодетого водопроводчика, а в среде, например, еврейских эмигрантов — грузина или русского, тоже, понятно, переодетых.

Удивительно, как легко в старину обманывались на маскарадах: стоило даме слегка прикрыть скулы бархатным лоскутком, как даже и родной муж не узнавал её среди прочих набившихся в залу красавиц: даже и пригласив на тур вальса и видя знакомую родинку на обнажённом плече, будто бы не догадывался, кого держит в объятьях. И только нынешних нас, испорченных романами, а паче — кинематографом, не обманут ни чёрные очки, ни фальшивые бороды; тех, кто прячется под маской, выдают, не говоря уж об ослиных ушах, куда более отвлечённые и будто бы незначительные вещи: походка, интонация пусть и нарочно изменённого голоса, аромат косметики и, тоньше, аура. Наверно, каждый может вспомнить случай, когда вовсе не на бальном паркете, а на улице, в толпе, он вдруг чувствовал, как кто-то пристально смотрит ему в затылок, и ещё не оглянувшись, понимал, свой ли стоит там, сзади, или чужой; после этого рассказы о шалостях и обманах на маскараде кажутся всего лишь милыми выдумками.

Также и случайному человеку трудно затеряться среди надолго собранных в одном месте чужих. Он непременно чем-нибудь себя выдаст, и на этот случай ему стоило бы заранее заготавливать в своё оправдание впечатляющую легенду; подлинным же историям верят не всегда.

У Свешникова и в мыслях не было выдумывать для пересказа безопасные подробности своего жития: он предпочёл бы, верно, отвечать на вопросы, а не исповедоваться по вдохновению. Но если сам он и не привык делиться переживаниями, то у другой стороны, в новом его окружении, нашлось предостаточно любопытных, готовых вникнуть в недосказанное, иными словами — разоблачить.

Разоблачить — иной внимательный к слову читатель может вообразить, будто речь идёт о разгоне облаков перед воздушным парадом, чтобы были солнце, день чудесный; в незабытом же ещё советском толковании это значило как раз обратное: нагнав тучи, в новом сумраке предъявить миру (для пользы дела кое-что и присочинив) таимые ближним дурные черты и помыслы, а заодно — и прочее таимое, которое будто бы никак не может быть чистым. Свешников и без принуждения мог бы выложить перед пытливым людом то, что знал о себе, — ему, казалось, нечего было скрывать, — но, успев наслушаться советов помалкивать (особенно о своих планах устройства на чужой земле), счёл благоразумным внять им. Доброжелатели могли иметь здесь особую корысть: указывая на промахи ближних, они рассчитывали на немедленные поощрения — то на лучшую комнату в хайме, то на лучшие курсы немецкого, потом — на лучшую и в лучшем месте квартиру, потом… Он не представлял себе, какие баллы, зачем и за что можно набрать в этой игре — и нужно ли набирать. Он теперь и в самом деле молчал о своих намерениях — не потому, что убоялся доносительства, а из-за неимения оных. Если ему и нашлось бы что скрывать, так это отношения с Марией — и то до поры до времени, пока не дозволено будет объявить во всеуслышание: вот жена моя.

Не ведая, пошли ли уже о них слухи, он только надеялся, что молва не связывает его также и с Раисой; собственно, одно это и было бы скандалом: прослыть мужем собственной жены — при живой любовнице. Пока что оба супруга скромно демонстрировали независимость друг от друга: жильцы разных подъездов, они встречались лишь случайно, не заводя при этом долгих бесед, и даже на курсы ходили порознь, хотя и в одну группу: Раиса предпочитала трамвай, а Дмитрий Алексеевич — пешую прогулку через парк, где утром вместо праздной публики попадались одни торопящиеся на работу или занятия велосипедисты. Завидуя им, Свешников и сам подумывал купить со временем велосипед.

Соседи по хайму постепенно все обзавелись своим транспортом, правда, не двух-, а четырёхколёсным. Свешников оказался, пожалуй, единственным из мужчин, даже не приценившимся к какому-нибудь автомобилю. Всем им, получателям пособия, разрешалось иметь лишь подержанные машины: подразумевалось, что у этих людей не должно водиться денег — иначе зачем бы они претендовали на государственную помощь? Впрочем, в западных землях, им не позволили бы и такой малости, но распределённым в бывшую ГДР повезло хотя бы в этом одном — слабое, однако же, утешение. Нужные для покупки две-три тысячи марок нашлись у всех — кроме Дмитрия Алексеевича, не продавшего перед отъездом из России ни машины (которую проел задолго до отъезда), ни дачи (которой никогда не было), ни квартиры (не сумев убедить Раису).

— Ну что ты получишь за свою хрущобу? — резонно усомнилась она.

— Немного, — согласился он, — но получу. Нельзя же ехать в чужую страну без копейки.

— Другие — едут.

Теперь усомнился он, не знавший таких «других»:

— Бросив квартиры?

— Есть варианты.

И она изложила — свой: обменять их жильё — «двушку» в скромной пятиэтажке, но у метро, и однокомнатную квартиру в приличном доме, но едва ли не за городом, — на добротную двухкомнатную в хорошем районе — прописав в ней Алика; позже, когда бы тот собрался в Германию, её можно было бы продать выгоднее, чем нынешние две — сейчас.

— Деньги нужнее сегодня, на первых порах, — напомнил он.