Владимир Кантор - Наливное яблоко : Повествования

Так вот портмоне у Глеба не было, а сорок рублей имелись:

«Лева, — сказал он очень осторожным голосом, чувствуя испуг сидевшего рядом Юлева, — я же тебе тогда говорил, что у меня всего сорок рублей».

«Зачем мне твои сорок рублей, брат, — возразил вдруг Лева. — Я же с братьев не беру. Я тебе говорил это. А сегодня ты мне брат, и друг твой эстонский тоже мне брат. С девушек никогда ничего не брал, кроме того, что сами давали. А так — всегда угощал. Любить женщин люблю, но денег с них никогда не беру. А вот эти двое, — он ткнул рукой в парней, — явились сюда, хотя я их не приглашал. Ладно, я добрый. Но вот зачем они над больным актером смеялись. Так только плохие люди делают. Вот они свою долю и внесут».

«Сколько?» — хрипло-писклявым голосом спросил старший из них.

«Посмотрим, посмотрим. Хоть вы и плохие люди, но Лева не жестокий человек. Да, так. Я заплатил две тысячи четыреста. Сто рублей этот кстати, сдачи так и не принес. Ладно. Ну, шестьсот я дал на чай, это вас не касается, это мое дело. Остается тысяча восемьсот рублей. С братьев и девушек не беру. Значит, платим мы трое. Чтобы понимали, что Лева не жлоб, тысячу рублей беру на себя. А с вас с каждого по четыреста».

Чтобы понятен был ужас, который ясно проявился на лицах парней, надо вспомнить, что подручные (а ни даже рабочими не были) получали рублей восемьдесят, максимум — сто двадцать. И в ресторан они ходили, видимо, в расчете на халяву, на потанцевать и потискаться, в крайнем случае, могли наскрести на пару кружек пива. А тут им вдруг обломился королевский ужин. И все бы с рук сошло, если бы не вылезло хамское нутро.

Девушки сжались, ожидая недоброго. Это видно было. Их тупенькие белобрысые не очень уже молодые мордочки побелели от напряжения. Всякого, наверно, они навидались в своей жизни. И могли предполагать самое плохое.

Парни вжали головы в плечи, принялись выворачивать пустые карманы, толкая зло-трусливо друг друга, мол, ты меня сюда затащил. Пересчитывали трешки и рубли. Потом униженно посмотрели на Леву и замотали головами, а парень постарше пробормотал, что всего у них восемнадцать рублей. Теперь, вспоминая эту историю, Глеб поражался, насколько серьезно тогда все воспринималось. А пацанам максимум было лет по семнадцать, да и грозному Леве не больше двадцати шестидвадцати семи. Самому Глебу было тридцать, похоже, он был старше всех. Но ситуация заманивала, затягивала. И как можно научиться стоической (или кинической, или христианской) мудрости стоять выше или вне происходящего. Чего бояться? Смерти? Но ещё Эпикур писал, что когда ты есть, смерти нет, а когда есть смерть, то тебя нет. А все равно человек нервничает, никуда не деться от физиологии.

Хозяином положения был Лева, человек в белой рубашке, черном костюме, гладко выбритый, но с синевой по щекам, как бывает после бритья у южных людей. Да он и вообще был тут хозяином. Это все понимали. Лева с презрением посмотрел на рыбзаводских прыщавых мальчишек, словно на нелюдь какую-то. И сказал строго старшему:

«Тебя как зовут?»

«Сережа», — еле пошевелил губами тот.

«Так вот, Сережа. Сними свой пиджак, повесь на спинку стула. Это чтоб не удрал. А вы, братья, посмотрите, чтобы второй с пиджаком не улизнул. Давай из-за стола вылазь. Пойдешь со мной в туалет».

Как заколдованный на подгибающихся ногах парень из-за стола зашагал следом за Леву, он бы и упал от страха, если бы Лева не подхватил его под локоть. Они скрылись в глубине зала.

«Что он с ним будет делать?» — прошептал мертво бледный второй прыщавый паршивец.

Надо сказать, мы и сами хотели бы это знать. За столом все тягостно молчали. Время тянулось. Ушедшие не возвращались.

Юлев пихнул Глеба локтем. Наклонился и шепнул:

«Курат!.. Ты сходи, посмотри. Не убил бы. А к тебе он лучше вроде бы относится».

Миссия была не из приятных, но Глеб понимал, что раз надо, то надо. И он пошел. Ноги шагали нетвердо. То ли от нерва, то ли от выпитого алкоголя. Но вот длинный вход в помещёние, где друг за другом располагались туалетные комнаты — вначале для дам, потом для джентльменов. Глеб резко открыл дверь и шагнул внутрь. Пройдя мимо ряда писсуаров, он подошел к последней кабинке, откуда раздавалось какое-то повизгивание и шум спускаемой воды. Он подошел ближе, дверь в кабинку была приоткрыта. Внутри он увидел, что голову Сережи Лева держал в унитазе, время от времени спуская воду, которая смачивала взъерошенный затылок наказываемого.

«Понимаешь, брат, — обратился к Глебу Лева, увидев его, — утопить его в сортире не могу, голову отрезать — жалко, а помыть его в унитазе — это удовольствие. Понимаешь? Хочешь, тоже спусти воду».

«Н-не надо! — булькая, взвыл парень. — Я больше не буду!! Лева, прости!»

«За что ты его так? — осторожно спросил Глеб. — Если из-за денег, то ты же нормальный человек, Лева, ты ведь знал, что у них денег нет, а за стол пустил. Это ведь издевка получается».

«Издевка, говоришь? Нет, издеваться это не Левин фасон. Это, понимаешь, они над больным артистом издевались. А я артистов, как детей, люблю. За это и наказываю».

Глеб понял, что на интеллигентность можно давить и сказал: «А сам оказываешься вроде этих подонков. Ведь, как бы он себя ни вёл, он ведь тоже человеческое существо. Разве ты не согласен?».

«Хорошо говоришь, брат, — сказал Лева и выдернул голову парня из унитаза. — Брату за себя спасибо скажи. Лижи ему ботинки!..»

Тот встал на колени и полез с высунутым языком к башмакам Глеба.

«А вот этого не надо, — твердо сказал Глеб и вздернул парня за плечо. — Посмотри на себя в зеркало, весь в соплях и слезах. Глаза утри, сопли утри. Умойся, потом приходи к столу».

Глеб нарочно говорил отрывисто и сурово, чтобы не дать Леве передумать. Они вернулись к столу. Глеб кивнул остальным головой, что, мол, все в порядке. Минут через пять пришел парень, умытый, хотя и с распухшим лицом.

Он сел на свое место рядом с другом и молча уставился в тарелку, чтобы не говорить, не рассказывать, не позориться.

Но Леву они раздражали: «Вот что, — сказал он, — думаю братьям, да и девушкам пора размяться и потанцевать, а вы, дружочки, забирайте свои монатки и уматывайте отсюда. И запомните: дорога в «Nord» вам запрещёна. Лева запретил. Предупрежу, чтоб вас не пускали. А попадетесь мне здесь!.. Лучше не попадайтесь. Я понятно говорю?».

Парни поднялись и, вжав головы в плечи, гуськом, но очень быстро покинули зал. Глеб пошел с девушками танцевать, Юлев со своей вывихнутой ногой остался сидеть, продолжая пить. Потоптавшись и немного потискав девиц, которые усердно подставляли под его руки свои выпуклости, Глеб, так и не возбудившись, уже хотел вернуться к столу, как его вдруг остановил юный голос: