Ксения Кривошеина - Шум прошлого

Шурик на десятый год жизни в Германии вдруг понял, насколько русские отличаются от немцев. Недаром же гласит пословица: «что немцу здорово, то русскому смерть». И потом, всему миру известно, что русская культура и искусство знаменитей всех культур! Об этом он часто с посетителями ресторана спорил, приводил в пример своего отца, бабку-профессоршу, а в ответ многие ему советовали попытать счастья в Париже. Ведь французы — почти побратимы с русскими, у них революция тоже была, своих царей они, как и мы, поубивали, потом объявили свободу, равенство и братство, даже ихняя компартия с нашей в тесной связи. И еще (это Шура недавно узнал), во Франции защищают права меньшинств, любят русскую душу и эмигрантов.

В одно серенькое утро Мирочка выпила чашку кофе, закурила сигарету и задумчиво произнесла:

— Шурик, помнишь, нам кто-то говорил, что у тебя есть родственники в Париже? Может быть, эти старые «осколки» эмиграции захотят увидеть своего племяшу? Ты им на гитаре русский романс сыграешь, а я присмотрюсь к тамошней обстановке, может, чего и выгорит. Махнем к ним в гости? Вот только адресок нужно раздобыть.

Шурочка не возражал, уже давно он передоверил жене свою судьбу. Бывали, конечно, ситуации, когда он пытался брыкаться, изображать из себя настоящего мужика, но слов: «Что бы ты без меня делал?» — мгновенно все расставляли по местам. Действительно, он без Мирочки давно бы погиб, спился, сбля-довался (он ей втихаря изменял). Низкими, мелкими словами ей удавалось воскрешать в Шуре ненависть к отцу, Наде, дочке и оставленной стране. Этот «ностальгический» костерок постоянно нуждался в дровишках. А то ведь можно впасть в уныние и начать думать о том, что зря уехали и что там не так уж было плохо. Шура верил, что он спасся только благодаря Мире. Пусть там все провалится в преисподнюю, там одно хамство и грязь, люди — говно, правительство — говно, страна нищенская, а мы должны думать о наших будущих детях. Странно, что их жалкое эмигрантское прозябание никогда между ними не обсуждалось. Считалось, что это как бы в порядке вещей, все через эти временные трудности проходили. Нужно, чтобы им повезло, а уж когда это произойдет, то Шура-Мира позвонят в Питер и похвастаются актерской семейке о своих победах. Шура до сих пор отцу завидовал, но в силу своей подлой душонки частенько использовал его имя для собственной рекламы. Ведь все русские эмигранты знали его отца, видели в разных фильмах, читали с ним интервью, а совсем недавно отцу стукнуло 75, и по русской телепрограмме передавали грандиозный концерт в честь этого юбилея. Море цветов, поздравления знаменитостей, певцы, комики, политики… В течение двух часов Шура не мог оторваться от экрана.

Идея найти парижских родственников оживила их жизнь, вдохнула новые силы, впереди замаячила цель. Мира списалась с кое-какими знакомыми, они ей раздобыли искомый телефон и адрес. Ну а потом дело техники: Шура под диктовку написал трогательное письмо, напомнил о бабке и отце, приложил несколько своих фотографий в цветастой косоворотке и с гитарой. Через месяц они получили ответ. В письме, написанном по-русски «дорежимным» почерком, говорилось о волнении, которое испытали «родственные души», получив письмо от внучатого племянника Шуры, и как они были бы рады познакомиться, приглашали приехать в гости.

Почему-то Шурика это письмо взволновало, на него пахнуло чем-то незнакомым и таинственным. Всматриваясь в нарядный конверт и необычный почерк, он старался представить этих старичков, но дальше образов, выведенных в советском кино о буржуях, фантазия не работала.

Сборы были недолгими, из ресторана Шуру отпустили на три дня. До Парижа решено было ехать автобусом, потому как билеты на поезд стоили дорого. Всю ночь они «прогудели» со случайными попутчиками-хохлами, трепались, пили дешевый виски, в пять утра приехали в сонный Париж. Голова раскалывалась от боли, глаза слипались, и когда они оказались на тротуарах вечного города, им было не до его красот.

Нужно было где-то пересидеть, доспать, а в двенадцать часов позвонить в дверь родственников.

Граф Сергей Сергеевич Б. родился в 1915 году в Петрограде и в эмиграцию был увезён ребенком. Семья графа не относилась к той части русской эмиграции, которая бедствовала в Париже, им удалось еще до революции переправить кое-какой капитал за границу, вот почему Сергей Сергеевич получил хорошее воспитание и образование. Он знал много языков, и на протяжении всей его жизни это оказалось для него настоящим кладом. Во время Второй мировой войны он служил во французской армии, дослужился до капитана-лейтенанта и попал в плен к немцам. Пересыльный лагерь для военнопленных находился под Дрезденом. Содержание в нем не было похоже на ужасы Дахау или Освенцима, немцы разрешали даже посещения родственников. Именно тогда к нему приезжали кузина и мать. Сергею Сергеевичу в лагере знание языков необыкновенно пригодилось, он выполнял обязанности переводчика с английского, русского, немецкого, французского и даже польского… Временный лагерь под Дрезденом оказался вполне «идиллическим» по сравнению с тем, куда его перевели потом. Это уже были настоящие ужасы, как в кино, с овчарками, эсэсовцами, изнурительным трудом и голодом. Здесь он познакомился с множеством русских собратьев, как эмигрантов, так и пленных красноармейцев. Они к нему относились с уважением и называли «товарищ граф». Некоторые из советских военнопленных уговаривали его вернуться в СССР, обещали повышение в чине и блестящую карьеру. На его счастье, он не согласился. Сергею Сергеевичу повезло, он выжил, а освобождение лагеря пришло от союзников, вместе с американскими войсками. Неизвестно, как сложилась бы его дальнейшая судьба, окажись он в объятиях «русских освободителей», уже позднее он узнал, сколько пленных из подобных лагерей было переправлено на родину прямиком в ГУЛАГ. После войны он продолжил карьеру в армии. Уже в чине полковника он служил до самого 1948 года в оккупационных французских войсках в Германии. Хитрая военная политика Сталина запудрила мозги и притупила бдительность многих русских эмигрантов, казалось, что в СССР что-то меняется, некоторые даже взяли советские паспорта и вернулись на родину, но березки встретили их неласково, многие из заманенных навсегда сгинули в лагерях. Графа тоже после войны стали одолевать сомнения. Тоски по родине не могло быть, потому что он ее не знал, но всю свою жизнь он прожил в окружении русских-французов, где бесконечно спорили о старой России, шпионских проделках ЧК, коварстве Сталина и власти Советов. Пословица «где трое русских, там четыре политических партии» вполне подходила к тогдашней эмиграции. Ведь русская душа, как ни одна в мир, испытывает по отношению к своей матери-родине смесь эмоций: надежды, разочарования, ненависти и ностальгии.