Алиса Ханцис - Аквариум

Пока Мик валялся в больнице, на стенах комнаты прибавилось картинок. В основном это были узоры, яркие, как в калейдоскопе, и какие-то мультяшные. Появились и новые лица: мрачноватые черно-белые парни в пиджаках и галстуках, они же в цвете — растрепанные, в попугайских рубахах и штанах в обтяжку. Пара новых пластинок в серванте, которыми Тео не спешил хвастаться. Вместо этого он стал часто заходить в их комнату, где Мик баюкал на кровати свою ноющую костяную ногу. Приносил какие-то журналы и листы бумаги, ничего не объясняя и делая вид, что не замечает брата — пока однажды, торжествуя, не втащил в комнату квадратный чемоданчик.

— Ты что, ее спер? — недоверчиво спросил Мик, глядя, как Тео бережно ставит на стол пишущую машинку.

— Ну почему сразу «спер»? Попросил. Типа реферат писать. Ты видел, у меня почерк какой? Как у врача. Все на стенку лезут.

Машинка была мамина. Её стук они слышали часто, но никто не видел, чтобы она покидала пределы родительской комнаты, поделенной платяным шкафом на спальню и кабинет. На кухне мама работать не любила, однажды бросив в сердцах, что её тошнит от одного вида кастрюль.

— У нее же скоро день рождения, — продолжал Тео. — Есть идея.

Мик прикинул, какой сейчас месяц: что-то не сходилось. Но брат только поморщился, прочитав на его лице немой вопрос.

— Ты тупой? Если позже попросить, она обо всем догадается.

Он хотел обидеться, но передумал. Все знали, что мама никогда ни о чем не догадывается. Значит, дело не в этом.

Когда все были в сборе, Тео рассказал им свой план: надо сделать что-то такое, чтобы все упали. Не те семейные газеты со свойскими шуточками, какие они рисовали на все праздники — а настоящий журнал, с напечатанным текстом и кучей картинок. Чтобы выглядел по-взрослому, но только на первый взгляд.

— А почему на первый?

— Потому что иначе скучно. Можно взять всякие новости из газеты, но это любой дурак сделает. А вот если мы сами сочиним что-то прикольное…

— Типа чего?

— Не знаю еще, — он вздохнул. — Но надо, чтобы оно только казалось серьезным. Это самое важное.

Мик переглянулся с сестрой. Кнопка-второклашка с хвостиком на макушке, она вряд ли представляла себе, о чем идет речь, но одно знала наверняка: маму надо удивить. Только так она обратит на тебя внимание. Непонятно только, зачем это внимание понадобилось старшему брату.

С того дня всё и переменилось. В доме стало тише; они почти не крутили пластинки в большой комнате и мало смотрели телевизор, зато постоянно что-то придумывали, вместе и по отдельности — когда гуляли, когда помогали отцу по хозяйству. Время стало лететь быстрее, но это почему-то не пугало Мика: он будто перенесся в другое измерение, где нет ни школ, ни больниц, ни плохой погоды. Много позже он понял, что произошло: они просто вылупились из икринок, и теперь весь аквариум стал их общим пузырем, где плавалось свободно и где проступали, пока еще смутно, очертания большого мира по ту сторону стекла.

Поначалу они еще делали вид, что придумывают для мамы, но к исходу лета журнал начал жить сам по себе. В нем появились рубрики «Вопросы без ответов», с загадками собственного сочинения, и «В мире всего», куда они вклеивали отпечатанные узкими столбиками новости — как им самим казалось, уморительно смешные. Чтобы столбики были ровными, приходилось заранее размечать рукописные черновики. Кропотливую работу поручили сестре, и она, высунув язык от напряжения, считала знаки и отмечала, где надо добавить пробел или перенос. Она же рисовала заголовки, добавляла рамки и быстро снискала уважение братьев за аккуратность и каллиграфический почерк.

Начался учебный год. Мик по-прежнему ходил на костылях, но худшим его опасениям не суждено было сбыться. Главный хулиган класса ограничился тем, что назвал его Гнойным, а с другого конца социальной шкалы ехидно поинтересовались, как пишется «остеомиелит».

— Да пошли они, — беззлобно сказал Тео. — Может, тебе эта грамотность нафиг не сдалась. Бывают же профессии, где буквы не важны — вот моя, например. Ты лучше спроси его, как пишется… — он кинул на сестру взгляд через плечо и выдохнул конец фразы в самое ухо брата.

— А что это? — спросил Мик с опаской.

Ответ был дан всё тем же шепотом, и оба покатились со смеху.

На следующий день Мик триумфально взял реванш, задав свой вопрос ехидному отличнику. Хулиган оказался в числе немногих, кто в полной мере оценил шутку, и Мик был восстановлен в правах.

Они доделали тогда свой журнал и начали второй номер. А потом брату стукнуло четырнадцать, и ему подарили магнитофон.

— Как вам удается сочетать несочетаемое?

— То есть?

— Вы работаете в очень разных, даже полярных, стилях…

— О, это легко. Я по гороскопу Близнецы.

Он всегда знал, кем станет. Немногие верили, что такое бывает — тем более с ним. Дольше всех не верила сестра. Он уже заканчивал школу, планы были определены, а будущее ясно, как пень, но Тина сказала:

— Невозможно знать свое будущее.

Кто-то, кажется, спросил ее — а кем она станет, когда вырастет?

— Без понятия. Я знаю только, кем я была.

— Когда?

— В прошлой жизни.

— И что же ты помнишь из прошлой жизни?

— Я была художницей, рисовала картины. Но они никому не нравились, и я покончила с собой.

— Как?

— Не помню. Как-то красиво.

Он тогда подумал, что ей удивительно идет это имя. Тин-тин-тин — шаги по жестяной крыше. И глаза у нее были болотные. Тео смотрел на сестру, и женский голос у него в голове зловещим басом пел про реинкарнацию.

Но сам он знал про себя всё, хоть Тина и говорила, что из тысячи мальчиков со скрипочками и папками для нот лишь один становится настоящим музыкантом.

Наверное, если бы учеба не давалась ему так легко, он бы бросил её и придумал себе другое занятие. Музыка никуда бы не делась — она и так окружала его со всех сторон. Он стал бы журналистом или переводчиком, и в его машине не затихала бы магнитола, а вечерами он бы брал уроки игры на саксофоне у полуспившегося джазмена из дома напротив. Может, так было бы даже интересней. Но выбирать не пришлось. Память его оказалась цепкой не только на знаки — он читал с трех лет — но и на звуки, и на моторику. Игра на пианино была всего лишь игрой, неспособной убить страстной тяги к музыке во всех ее видах и формах.

Был в этом и другой приятный момент: музыкальные успехи, так льстившие родителям, позволяли с чистой совестью забивать на школьные уроки. Потому что либо одно, либо другое, и разве можно так нагружать ребенка, у которого на носу очередной экзамен по специальности — пусть он даже прогулял все каникулы и потом ночами мучал и соседей, и инструмент. Учителя, как правило, всё понимали и смотрели сквозь пальцы. Но нет правил без исключений.