Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

«Поспешил ты, товарищ, — остановил себя Хорошунов. — Девчонка предупреждала: могут где-то бражничать эти шаромыжники». Но отступать было некуда.

— Двое оставайтесь здесь, следите за улицей, — приказал он Романову и Крикунову. — А вы — в дом.

Не запертая изнутри дверь распахнулась легко и широко. Тотчас кинжальный луч карманного фонарика прорезал комнату и остановился на трех кроватях, составленных почти впритык справа от стола. «Блюстители порядка» оказались, на счастье, дома. Они были уверены, что немцы давно нашли партизан и им нечего опасаться. Обрадованный такой удачей, Хорошунов крикнул:

— Партизаны!

Ему очень хотелось, чтобы кто-то из полицаев успел выстрелить в темноту, в кричащего.

Тогда у него было бы полное основание расстрелять этих предателей на месте. Двое вскочили, но, ослепленные лучами фонариков, даже не сделали попытки потянуться за винтовками. Третий приподнял тяжелую голову и тут же уронил ее на подушку, зло бормоча:

— Доиграетесь, сучьи дети.

— Встать, сволочь! — взъярился Хорошунов, шагая к кровати с пистолетом в руке. Почуяв, что его не разыгрывают, а действительно в доме командует кто-то посторонний, может быть, партизаны, третий поднялся с постели и, защищая глаза от света одной рукой, другой что-то искал за спиной. Это движение не скрылось от зоркого глаза комиссара. Он был вправе выстрелить первым. И он использовал это право. Полицейский, не убирая руки от глаз, запрокинулся навзничь. Из-под его черного френча зловеще сверкнуло дуло карабина.

— В самый раз ты его, Иван, а то уЬк я хотел, — сказал кто-то за спиной Хорошунова. Два других полицая бухнулись на колени и начали слезно молить партизан не расстреливать их, потому что они не добровольно пошли в услужение к немцам, а только из-за боязни подохнуть в лагере военнопленных.

Кто-то зажег лампу на столе, и в это же время Хлопотько ввел человека в нательной рубашке, черных галифе и добротных сапогах. Держа руки за спиной, человек представился:

— Здешний староста. Избран всенародно.

— Проверим, — пообещал ему Хорошунов и спросил: — А эти паразиты?

— Пришли вместе с оккупантами.

— Лютовали?

— Да ведь приказ, — неопределенно пожал плечами староста.

— Что «приказ»?! — взвыл один из полицаев. — А ты, гнида, не исполнял приказов коменданта?

— Ясно, — подвел итог перебранки Хорошунов. — Соберем народ. Он решит вашу судьбу.

— Идут! — крикнул из-за двери Миша и, исчезнув в темноте, кого-то позвал: — Быстрее, товарищи!

В комнату входили старики и старухи, женщины и подростки. Они от души жали руки партизанам и благодарили их. Когда собралось человек двадцать, комиссар сказал:

— Дорогие товарищи! Мы — советские партизаны. Собрали вас для того, чтобы сказать вам, что Советская власть существует и что никакая фашистская сволочь не в силах одолеть ее! Верьте, товарищи, что скоро придет конец всем нашим мучениям. И порукой тому начало наступления Красной Армии под Сталинградом!

Он видел, что на просветлевших лицах собравшихся блестели слезы. Это были слезы радости, слезы надежды и веры. Старые неистово крестились, вознося хвалу богу, молодые задорно толкались и, не опасаясь последствий, прокричали «ура».

— Товарищи! Вы должны еще активнее бороться с врагом, помогать Красной. Армии скорее приблизить нашу победу. Наше сообщение вы должны передать всем, кому можно. Пусть советские люди знают правду! А теперь вы должны решить, как нам поступить с этими прихвостнями оккупантов? Не бойтесь, говорите все, что знаете, что думаете.

— Да что гутарить, — со злостью бросил старик, стоящий возле плиты. — Точнее трго слова, которое ты сказал про них, и не найдешь.

— Верно!

— Гады!

— Продажные шкуры!

— Моего. Гриньку за пачку сигарет…

— А. Любашку… так изуродовали — не узнать.

Гудела возмущенная стена, а трое затравленными волками жались к столу, боясь, что кто-то сейчас бросится на них и растерзает.

— И староста? — уточнил Хорошунов.

— Он-то у них главная овчарка, даром что местный.

— Ясно! — сурово произнес комиссар. — Защитники есть? Нет. Подсудимым последнее слово дадим?

— Нет, — единодушно высказался сход.

— Садись, Василь, — попросил Хорошунов одного партизана. — Пиши приговор. Именем Российской Федерации и Центрального штаба партизанского движения на Сталинградском фронте чрезвычайная тройка в составе меня, тебя и кого-то из вас, товарищи… Вот вас, отец, — обратился к тому, кто стоял возле плиты, грея сухие, озябшие руки. — Так. И товарища Кленова, рассмотрев в открытом заседании дело об. изменниках Родины и врагах советского народа….

— Машина! — крикнули в это время с улицы.

Народ шарахнулся к двери, тут же создав пробку в проходе.

— Назад! — потребовал Хорошунов. — Без паники. Там наши товарищи. Остановят, задержат. Поэтому прошу по одному. Садами добирайтесь. Ну, а с этими приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

— Ясное дело. Не подлежит. Кончай их, извергов. Быстрее, — гудела толпа, выбираясь из комнаты.

Машина, бросая на дорогу снопы, света, приблизилась к окраине хутора и, не заезжая на его улицу, ушла в направлении хутора Семичного.

Когда рокот мотора заглох, над силосной ямой прозвучал короткий дружный залп: приговор был приведен в исполнение.

Прощаясь с теми, кто провожал партизан до околицы, Хорошунов пообещал:

— Мы скоро вернемся, товарищи!

В приподнятом настроении уходила группа пологой ложбиной в ночь, на встречу со своими боевыми друзьями, уходила, чтобы обрадовать отряд первой удачной операцией после начала наступления родной армии под Сталинградом.

Лишь на третью ночь подошли к Лобову. И он точно вымер — ни огонька, ни звука. Решили вторично не испытывать судьбу, тем более что заметили тягач и много подвод. Разделились по одному, обошли примыкающие ложбины, балки — никого. Сошлись севернее Лобова. Усталость валила с ног. Но Хорошунов сказал твердо:

— До рассвета выйдем к Киселевке. Там узнаем.

Смутная тревога запала в сердце партизан. Ведь обещали ждать возле Лобова. Неужели что-то случилось? Не должно бы. Ни в балке, ни на дороге они не встретили следов боя. А вдруг в карьере для них копали яму? От такой страшной догадки даже озноб прошиб. Хорошунов заметил, что больше других растерялся Миша. Он остановился и стал внимательно оглядываться вокруг.

— Что потерял? — подошел к нему Иван Федотович.

— Куда они могли деваться?

— Отыщем! — уверенно сказал Хорошунов и снова зашагал, надеясь к утру добраться до Киселевки, где у отряда была связная.

Когда на фоне серого мглистого неба нечетко выступили окраинные дворы Киселевки, Хорошунов спустился в балку и сказал Мише: