Александр Иличевский - Исландия

– Бери рюкзаки, осёл.

Что-то подобное я подозревал с самого начала и не слишком удивился.

Коренной вывалил из моего рюкзака всё содержимое и тщательно разобрал, рассовывая по карманам своего рюкзака.

– Ты чего творишь, скотина, – шарахнулся я в его сторону, но тут прозвучал выстрел и рикошетом по скале взвизгнула пуля. Я присмирел и тут же получил пинок в спину, потом ещё.

Позади меня Пристяжной процедил:

– Бери груз, осёл, а то Абудалла тебе кишки выпустит.

Задыхаясь от ненависти, я навесил на себя оба их рюкзака, спереди и за спину. Я в жизни никогда не попадал в такие ситуации. Смерти я не боялся, но умирать так глупо не планировал. Словно сквозь чёрную дыру меня всосал совсем другой, жуткий мир, где вживую происходят грабежи, убийства, пытки, бог весть что – вещи, о которых раньше только читал, или слышал, или видел в кино. Мыслей не было, надежды не было, только дрожь в поджилках, холод в глубине живота и неведомый до тех пор страх.

Было ясно, что они знают, куда направляются, будто верблюдица должна была в том месте дожидаться, когда они приведут к ней меня. В одном из притоков очередного вади, куда мы свернули, Коренной высмотрел широкий участок берегового яруса и выбрался на него. Я тоже вскарабкался, но не успел сделать и шага, как был сбит с ног. Они принялись меня пинать, норовя попасть в пах или в лицо. И куда подевались мой диванный героизм и разряд по боксу. Мне и в голову не пришло драться или как-то сопротивляться, я только механически прикрывался локтями, извивался на камне. Избивали они меня с наслаждением, но скоро устали, а Пристяжной даже закашлялся.

– Вставай, – сказал Коренной, пиная меня в рёбра в последний раз.

Я поднялся, размазывая по физиономии грязь и кровь. Они сноровисто обыскали меня, смрадно дыша в лицо, переложили в свои карманы всё, что нашли. Деньги, документы и часы забрал Коренной. Потом меня снова сбили наземь. Я сжался, но бить больше не стали.

– Лежи, осёл, – сказал Коренной. – Пикнешь – прирежу. – Он не утерпел, ударил меня ногой ещё раз, потом приказал Пристяжному: – Достань пожрать.

Пристяжной вытащил из рюкзака питы, консервы, снова наладил трубку. Они сели, вскрыли консервы и принялись жадно чавкать. Раскурили трубку. Снова протянули мне:

– Дунь, дунь, не обижайся.

Я мотнул головой. И получил тычок в зубы. Пришлось затянуться.

Разбойники скоро отяжелели от еды и курева и растянулись на пенках переваривать. Перед этим они связали мне руки за спиной куском верёвки. Я слушал их храп, а воображение рисовало всё то, что я обязан был сделать, но что теперь уже никак не исполнить. У меня болело всё – грудь, живот, руки, ноги, болело в паху, полыхало лицо.

Наконец и меня одолел дурман. Вскоре я заснул, и приснился мне целительный сон. Во сне я отправился в пустыню за откровением, которое предстало огромной рыбой-дирижаблем. Этот дирижабль я ловлю на наживку в виде воздушного змея. Я расставил воздушные змеи там и тут по холмам. Наконец мне удаётся подсечь левиафана и вывести его на край пустыни. Я ловлю его и пытаюсь привести на берег, на край пустыни, на Ослиную ферму, но духи пустыни не дают этого сделать и обгладывают откровение, так что от него остаются только слова. Но мне довольно. А до того я нашёл в пустыне кости динозавров и пытаюсь осознать, что с ними делать, как получить выгоду. Скелет целого диплодока стоит неимоверных денег. А здесь – целое кладбище динозавров. Кладбище открылось благодаря тому, что в этой долинке происходит зимнее скопление бабочек, в имени вида которых содержится библейское имя Енох.

Эти бабочки – енохи – родиной своей избрали Иудейскую пустыню. Некоторые деревья сплошь покрыты вспархивающими бабочками. Каждый год они прилетают необъяснимо на одни и те же деревья. Что ведёт их? Неторопливое движение енохов на юг начинается ранней весною. Сначала бабочки летят маленькими группками, а затем, собирая по пути собратьев, рой растёт и достигает многих тысяч. И только недавно зимнее обиталище восточных енохов было открыто. Зимуют они в крохотной долинке площадью в полтора гектара. Четырнадцать миллионов бабочек на одной ладони. В этих сведениях поражает и то, что такое огромное пространство преодолевается такими хрупкими существами с предельной точностью, и то, что бабочек конечное число, не слишком-то уж и большое. Словно всё человечество на ладони.

Пустыня – дно древнего моря. На её дне найденный левиафан используется бабочками как храм. Открытие их обиталища было совершено после зимних дождей, после того как селевые потоки сняли слой почвы и преобразили рельеф.

Примета того места: слева от тропы, на небольшой ровной площадке перед отвесным утёсом, там находится труп верблюда, застывший в необычной позе – с подогнутыми под себя ногами и высоко вытянутой вверх шеей. Череп свалился и лежит рядом, а мёртвый верблюд, как мрачная статуя, кажется, стережёт пустынную долину…

Иногда в пустыне мозаики под ногами просят пить. Однажды я набрёл на мозаику, но от пыли на ней ничего нельзя было разглядеть. Я потратил последнюю воду на то, чтобы проявить изображение, – и не пожалел, потому что на меня и в небеса обратился взор прекрасной дамы. Что делают мужчины в пустыне, когда ищут себя? Они преследуют женский образ. Мне повезло. Что делал я в пустыне, когда дома меня ждала беременная жена? Я собрал все силы и пошёл домой. Шёл день, другой, а конца и края этой пустыне не было видно. Ну и далеко же я забрался… Вот куда Макар телят не гонял. А на третий день поутру мне навстречу явился корабль. Настоящий океанский лайнер- неф «Исландия», пустой, как призрак, с прадедом на борту. Он явился из-за холмов, вкрадчиво и неспешно – так, что нельзя было понять, я ли к нему шёл, или он ко мне приближался. Прадед стоял, облокотившись на поручни, и щурился на встающее за моей спиной солнце.

В какой-то момент я решил прыгнуть в пропасть Дарги. Но тут какая-то неведомая сила подхватила меня восходящим потоком и переместила обратно на край обрыва.

Вскоре после я испытал вторжение вычислительных сил и увидел, что мозг мой задействован в каких-то странных операциях. Он бесконечно распознавал совершенно одинаковые фасолинки: одну необходимо извлечь из кучи и решить, хорошая она или плохая. Так я осознал, что я часть некоего алгоритма, совершающего выбор.

Разбойники исподволь подвели меня к верблюдице. И когда я готов был уже по их насильному наущению её заарканить, она взбрыкнула, вознеслась в небо – и поминай как звали. Но после неё остался упавший тюк со свитками. Разбойники не вполне поняли, что это такое, решили, что перед ними особый сорт ЛСД. Так они попали в царство покаяния и стали плакать. Их тошнило, и они рыдали. Раскаялись они вскоре и признались, что это они ограбили монаха. Они развязали меня и отпустили на все четыре стороны. Так с мешком свитков и вновь обретёнными часами прадеда я отправился в Иерусалим.