Юрий Мамлеев - Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы

— А я откуда знаю, — спокойно признался милиционер. — Что вы тут разговариваете, платите штраф и все тут.

Милиционер слегка пошатнулся.

— Так денег нет.

— Брось ты, сколько-нибудь да есть. Дело в дружбе, а не в деньгах… Короче, отстегивай.

— Сто рублей только есть, — ответил немного приходящий в себя Андрей.

Подумал даже, что бить милиционера опасно, избиение при исполнении — дело серьезное, могут найти, да и парня этого просто так не изобьешь.

— Ну, ладно, сто рублей тоже деньги. Давай, не мешкай. Рот не разевай.

Милиционер помял бумажку в потной руке и добавил:

— А как же ты домой-то доедешь? Ишь, на ногах не стоишь, как и я. На тебе десять рублей сдачи и иди себе с богом, — миролюбивое, даже отеческое, было заключение.

Андрей взял десятку и пошел.

— Смотри, на меня не обижайся, — выпалил ему в дорогу милиционер. А потом, помолчав, добавил криком: — Будешь обижаться, арестую!

Нил Палыч вошел тихо, никого не трогая. Лена открыла ему, потому что он постучал по-своему: три стука, пауза и потом четвертый. Да и вибрации были его, нажатие же на кнопку он отрицал. Лена была одна в квартире. Наступала ночь, потому и не спала.

Нил Палыч был в плаще, в очках, чуть сгорбленный. Но глаза смотрели настолько дико-всепроникающе, с голубым мраком, что Лена обрадовалась.

— Не спишь, Ленок? — строго спросил старик. — О чем думаешь-то?

— А о том думаю, Нил, — резко выпалила Лена, — что я по судьбе вселенных всех соскучилась. Все якобы хотят в небо, в небо, к Духу, к Первоисточнику. Правильно. Я там, кстати, была. Не так уж близко, но все-таки. И вот что скажу: не только там, но и во Вселенной нашей, и на земле особая тайна должна быть. Своя, глубинная, непостижимая пока и отличающаяся в принципе от тайн Неба, может быть, скрытая для Него, для высших-то, что-то невероятное, так что особый орган познания надо иметь, чтобы войти в эту тайну. Я чувствую это интуитивно, а то все дух и дух, но ведь помимо этого есть глубины бытия, относящиеся только к мирам, а не к духовному Небу. Я не говорю даже о Великой Матери, повелительнице миров и материи… Я и плоть стала любить свою! Что-то есть сокрытое, помимо Духа.

— Ну пошла, пошла, ты все за свое, Ленок, — осклабился Нил Палыч. — Ты хоть меня чайком напои. Бедовая!

И он по-отечески хлопнул Леночку по заднему месту и велел идти.

— Пополнела ты, тридцать лет, а красотой сияешь лунной и юной, — прошамкал он.

Лена не обиделась, она знала причуды Нил Палыча и их неявную скромность.

Прошли в кухню, к уюту, к варенью. За чаем Лена продолжала:

— Пусть миры будут сами по себе, а через нас Бог познает страдание и нечто глубинно-земное, чего нет в сияющем центре Духа, а только, так сказать, в подземельях Вселенной.

Нил Палыч вдруг строго посмотрел на нее.

— Ленок, хватит. Кому ты это говоришь? Старой потусторонней лисе Нилу? Приди в себя и не грезь. Пусть смерть твоя тебе не снится!

Ленок опустила взор.

— Не замахивайся слишком далеко, Лен. Смотри у меня. Я по делу пришел.

— А что?

— Стася пропал.

И Нил Палыч быстренько за чаем и лепешками рассказал Лене, что произошло.

— Ну и что? — расширила глаза Лена. — Что тут экстраординарного?

Нил Палыч закряхтел.

— А вот ты послушай старого лиса и практика…

— Вы один из… — холодно-ласково возразила Лена.

— Ты права… Все было бы хорошо, — зашумел опять Нил Палыч, — если бы не одно обстоятельство. Невидимый мир пошатнулся, Лена.

— Как так? — Лена даже вздрогнула и уронила на пол лепешку.

— В невидимом есть свои законы, Ленок. Хотя они гораздо более свободные, чем наши. Но они есть. И вот я по некоторым чертам исчезновения Стасика усек, что в этих законах появились прорехи, что возникла сплошная патология в том невидимом мире, который окружает нас. Извращение на извращении, патология на патологии…

— Вот те на, — только пробормотала Лена.

— Мы и так, без этого, в этом миру полусумасшедшие живем, — добродушно продолжал Нил Палыч, откушивая медовый пряник. Его лицо скрывалось за сладкой улыбкой. — А после такого сама знаешь, какие сдвиги могут у нас, здесь, произойти. Ведь оттуда все идет.

И Нил Палыч даже слегка подмигнул Лене. Наконец добавил:

— Я уже не говорю о спонтанности появления изображений в зеркале. Ведь так, ни с того ни с сего, без соответствующих приготовлений увидеть, к примеру, свою собственную темную сущность в зеркале, оборотную сторону… или еще что — так просто это не бывает… Конечно, все знают, что зеркало связано с невидимым миром, но не так же грубо и прямо. В этих феноменах на квартире Аллы много патологии.

Лена вдруг стала совсем серьезной и мрачновато поглядывала на Нил Палыча.

— Условия не соблюдены. Но главное произошло, когда я взглянул на себя.

Тут у Нил Палыча внезапно немного отвисла челюсть, и глаза растеклись страхом перед самим собой.

— Ты знаешь, — хлебнув из чашки чайку, продолжил он, — в какие только зеркала я не всматривался. В себя, разумеется. И всегда появлялось то, что и должно было быть. Я своих монстров знаю, — хихикнул старичок. — И вот, представь себе, Ленок, — тут уж глаза Нил Палыча скрылись, как луна во время лунного затмения, — посмотревши в зеркало, там, у Аллы, я увидел такое, что и описать невозможно! И это был я, мой образ на звездах и в будущем!

Лена впилась в него взглядом.

— Страшно, страшно, Ленок, встретить людям себя подлинного. Это тебе не черт глупый. С ума сойдешь. Но я ведь, ты знаешь, все это воспринимал спокойно: ну, монстры, ну, нижние воды, столица скверны, все ведь это в нас, людях, есть.

— Но это может быть чудовищнее чудовищного! — вскричала Лена. — Ведь их приголубить надо, этих монстриков в нас, чтоб не бунтовали…

— Не в чудовищности дело, — один глаз Нил Палыча открылся, и в кухне повеяло голубым небом, — а в патологии. Это был я и не-я. Сдвиг. Весь кошмар заключался в том, что я увидел себя, превращенного в не-себя, в совершенно иное, бредовое существо, похожее скорее на поругание всего, что есть реальность.

Последнее особенно задело Лену: — Ужас! — только и выдавила она.

— Правильно, дочка. Именно поругание реальности.

Другой глаз Нил Палыча тоже открылся, и комната, как почувствовала Лена, стала малиново-голубой. — Давно пора ее… — прошептала Лена.

— Не спеши, не спеши, дочка. Много вас, молодых, торопливцев. Если каждый спешить будет, особливо с реальностью…

— Молчу, молчу, — вздохнула Лена.

— То, что я увидел, не может быть. Обычно считается — зеркало говорит правду. Пусть внутреннюю, но правду. А здесь получилось страшное, непредсказуемое, патологическое превращенье в грядущую правду. У молодежи вашей — Аллы и Ксюши — сумбур. Не поняли, что произошло, но были близки к обмороку, нарцисски эдакие, только бы им на себя глядеть, вот глянули — теперь запомнят. Ксюша-то бедная даже в теле сразу как-то уменьшилась, по крайней мере духовно.