Юрий Мамлеев - Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы

С каждым его словом Юлий зверел все больше и больше. Лицо его представляло уже искажение искаженного.

— А ты докажи мне, что мой папаша, — проскрипел он зубами. — Докажи. Я тебе указал, что я сын своей матери, Алины Ковровой, а ты мне еще ничего не доказал, — и он махнул кулаком в пространство. — Слезам не надо верить, говорят.

— Я выпал из времени… Я выпал.

— Ах, ты выпал, как тот старик… Ты с ним заодно. — Юлий дико оглянулся. Никиты нигде не было, не было и на его месте, где он рисовал.

— Где Никита?! — взвыл Юлий. Павел тоже оглянулся:

— Его нет!

На мгновенье Павел отключился: Никита ушел. Он огляделся. Это место, где они оказались, показалось ему в целом каким-то странным, «не нашим», «не человеческим»… Хотя что там особенного: заброшенный, недостроенный дом. Но дело было не в доме, а в пространстве. Ему показалось, что пространство становится другим. Юлий встал во весь рост и трубно, по-древнему заорал:

— Никита… Никита!

Потом сделал несколько прыжков в сторону, точно стараясь поймать невидимого Никиту, но потом, словно стукнувшись лбом о пустоту, пошатнулся и, как пьяный, подошел обратно к Павлу и сел на бревно.

— Ушел, — проскрежетал Юлий. — И ты с ним, наверное, заодно… Выпали… На нашу голову…

— Я люблю тебя, сынок…

— А мне плевать… Я свои руки люблю, парень, — и Юлий протянул перед Павлом свои твердые жилистые руки. — Я этими руками много людей передушил, папаша… Убийца твой сын, вот кто я. — И Юлий приблизил свое лицо к лицу Павла. — И этого старика, твоего напарника из будущего, я еще тоже должен задавить… Вот так.

— Что за бред… Что ты говоришь… Я люблю тебя… Расскажи, как ты жил?

— Как я жил?!! — Юлий захохотал. — Да жил неплохо. Тетя заботилась. Государство тоже. Воровал, конечно, где плохо лежит. Всегда был и сыт и пьян, как говорится… Ты вот лучше, парень, расскажи, как ты вместе с Никитой из будущего выпал, и какое оно, это будущее… Есть ли там такие, как я?!! Или все там такие, как моя мать, невинные?.. Как Верочка какая-то, о которой ты, парень, бормотал вначале? Ты ее, случайно, не изнасиловал?

— Юлий, ты ожесточен… Подумай: я твой отец!

Юлик хлебнул водки прямо из горла… Кровь бросилась к глазам, но не от водки, от ярости.

— Что?!! Отец?!. Что же я — чудище, по-твоему… Гиппопотам??! Ты же одного возраста со мной!.. Что ты мелешь, падло?!!

И с мгновенным бешенством Юлий ударил Павла подвернувшимся бруском по голове. Павел пошатнулся на своем сиденье, не упал, но потекла кровь.

— Ну вот и конец, — прошептал он, — спасибо, сынок… — Юлий ударил еще, снова — на этот раз Павел упал. Юлий вскочил, закричал и бросился бежать. Кругом была пустота и заброшенность: ни Никиты, ни Павла, живого Павла. Но вместо того чтобы убежать из этого страшного места, Юлий, точно повинуясь какой-то силе, стал бегать вокруг тела Павла. Он чего-то бормотал, подвывал, поднимая руки кверху, к богам, к Небу, но упорно не уходил, а делал все время круги вокруг Павла.

Когда он это осознал, то вдруг остановился. В голове его мелькнула странная неожиданная мысль: ведь тетя Полина, сестра матери, чтоб мучить его, сама рассказывала ему всякие детали о гибели матери и его рождении. И вот одним вечером она сказала, что его мать поведала ей, когда еще искали этого парня, будто бы насильника, она заметила уже после у него на шее, около плеча, необычную родинку — и это почему-то врезалось ей в память. Родинка была в форме звезды, очень красивая.

Мгновенно, прыжком Юлий вернулся к Павлу, подскочил, рванул рубаху, посмотрел и увидел родинку в форме звезды.

Юлий приподнялся пораженный, челюсть отвисла.

Но эта неподвижность продолжалась недолго.

Потом раздался сумасшедший крик, и Юлий бросился бежать — на этот раз вперед, вперед, к свету, на выход. Бежал и кричал:

— Я убил своего отца!.. Я убил его! Я — отцеубийца! Бежал, подпрыгивая вовсю, но руки на сей раз были точно привязанные: они не взлетали вверх, будто присмирев.

Бежал он по дороге, туда, к домам, спотыкаясь и все время воя:

— Отцеубийца… Отцеубийца… Отцеубийца!

Когда, пробегая мимо какого-то магазина, он взглянул на себя в витрину, то увидел два лица: одно — прежнее, а второе, которое скрывалось за этим Лицом, но уже виднелось, жуткое, решительное и совсем другое. С тенью здравого безумия.

Крушуев у себя в комнате, в московской квартире, пил чай с молоком.

Раздался звонок.

— Кто там?

— Это я самый, Юлий.

Артур Михайлович открыл и немного оторопел: таков был вид у Посеева.

Крушуев потоптался и спросил:

— Что такой дикий, не удалось задушить? Проходи, рассказывай.

Юлик свободной походкой прошел на кухню. Поздоровался с кошкой. Та сразу ушла.

— Молочка-то дать? — озаботился Крушуев.

Юлик сел и замолчал. По дороге от заброшенного дома до Крушуева, уже подходя к Артуру Михайловичу, Юлик прокрутил в голове разговор с Павлом и вспомнил детали, когда тот говорил о его матери и на которые он в горячке не обратил внимания. Все сомнения у него пропали: да, он убил собственного отца. По дороге, проходя какими-то дворами к дому Крушуева, вспоминал какие-то обрывки слов Павла, сказанные им во время этой первой и последней встречи.

«Сыночек, пойдем отсюда на улицу… Отсюда… Обсудим, что нам делать… Не все так страшно… Собственно, что случилось?.. Во сне, в сновиденьях бывает хуже, гораздо хуже… Кошмар пройдет… Все проходит…»

— Долго будешь молчать, Юлик? — раздался громкий голос Крушуева.

Юлик протянул через стол к Артуру Михайловичу свои огромные, черные от трудов руки и, задыхаясь, проговорил:

— Вот этими руками сегодня я отца своего убил, а ты мне тоже папаша, Артур, сам так назвал себя, не отказывайся, только душевный папаша, наставник. Потому теперь я и тебя убью, папочка.

Крушуев побледнел, сразу оценив ситуацию, и срывающимся голосом сказал:

— Что| ты бредишь? Какого отца ты убил? Никита тебе отец?

И, сделав усилие, повысил голос:

— В себя приди, Юлий, ты что? Что случилось?

— А мне теперь все отцы, папа, — Посеев обвел безумными глазами кухню. — Был у меня отец, о нем я всю жизнь мечтал, а он из будущего пришел и меня родил. Вот так. А я его за это пристукнул, за то, что жизнь мне дал, жизнь чудовища, конечно, но жизнь, папаня, верно?

Улыбка вдруг поползла по двойному лицу Юлика. Скорее, даже это были две улыбки: одна — прежнего лица, а другая — потайного.

— Как ты-то вон жить хочешь, восьмидесятилетний старичок, лет за сто хочешь, — протяжно говорил Юлий, — на науку потом надеешься…

Крушуев взвизгнул:

— Уходи, Юлик, уходи, ты не в себе!

— Уйду, но сначала тебя убью.

— За что?!

— Ни за что. А просто за то, что я отца своего убил… Да еще из будущего… И у меня, понимаешь, ум за разум зашел…