Юрий Мамлеев - Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы

И все это пронеслось легкой, эдакой звездной картинкой в уме Егора. Вот и конец подвалу, больше там никто не шепчет, не появляется Никита, человек из будущего, и Марины уже там никогда не будет, думалось Егору.

— Ну что ж, — Егор встал, походил по комнате, опять попрекнул себя: «Хочу к Павлу! Хочу к Павлу!»

Труп поморщился:

— Эка вас тянет в неизвестность, вечную какую-то даль, а?

— Да ответьте вы толком, Семен, ответьте!

— Ладно, я сейчас даже на жалость стал похотлив, что-то во мне все время шевелится. Знаете, если уж хотите поймать Никиту, по крайней мере, надо вам к Шептуну сходить, который сейчас у Романа Любуева живет. Я адрес знаю, сходите, сходите, Шептун-то вам нашепчет, где Никита. Он такой у нас, прыткий шептун. Раз-раз — в один лабиринт зайдет, пошепчет, в другом лабиринте пошепчет, — вдруг каким-то для себя необычным языком заговорил Труп. — Видите, сколько во мне, — уловив изумленный взгляд Егора, — ответил Семен. — Так вот, Шептун может кое-что вам сказать… Вы ведь будущим человечества интересуетесь через Никиту?

Егор вспыхнул:

— Сомневаюсь, что это будущее. Это просто один срез грядущего, по Никите можно узнать!

— Ну хорошо, — немножко усмехнулся Семен. — Думайте, что хотите. Никита — есть Никита, а Шептун — есть Шептун. Это их адресок я вам, так и быть, дам, дорогой.

Труп вынул из брюк какую-то засаленную, мрачную записную книжку. Долго листал ее, выругался, не по-матерному, а так. Наконец сказал:

— Вот. Слушайте…

Егор быстренько переписал.

— Ну что же, тогда в дорогу, — ответил Егор, — спасибо за встречу. Вы уж такой необычный Труп… Всех одариваете то своим изумлением, то живым своим трупом, то фантастической речью своей. Ишь… О лабиринте заговорили. Дайте, я вас поцелую.

И Егор подошел к Семену. Холодно, подчиняясь какой-то ледяной нежности, поцеловал его в щечку. Семен невозмутимо стоял посреди комнатки, и был он почему-то в пальто, точно собирался в далекое-далекое путешествие.

Егор выпорхнул из квартиры, как некая райская птичка. Адресок был в кармане, день стоял туманный, до ночи было еще далеко.

Он вышел на улицу, и что-то нежное, какие-то бульвары, зелень охватили его.

Запахи Москвы…

«Жить! Сейчас или потом?! Жить! — бессвязно подумал Егор. — Скорей, скорей!»

И он пошел, побежал, вскочил в автобус. Остановки, потом опять трясучка, и лица людей, некоторые — загадочные… Девушки или просто какой-нибудь странный субъект…

Наконец Егор добрался до квартиры Романа.

Робко постучал и первое, что увидел — лицо Шептуна. Оно было не только измято, но губы его медленно шептали, может быть, на этот раз он шептал себе некое внутреннее откровение…

— Где Роман-то? — вежливо спросил Егор. — Вы-то меня узнаете?

Губы Шептуна продолжали шептать, но глаза его гостеприимно улыбались.

— Входите, входите, молодой человек. Внутрь войдите, здесь мы вас встретим хорошо.

И Егор вошел. Квартирка, при всей своей малости, была необыкновенно странной. В чем же была странность этой квартиры? Она была уютная и вместе с тем безобразная. Именно в этом безобразии и заключалось странное уютство, верней, непонятное безобразие было такое гостеприимное, такое безграничное, как пещера. Пещера в аду, которая говорила, что безобразие — есть уют, особый уют.

Роман лежал на кровати. Лицо его было светлое-пресветлое. Он улыбался так, как, наверное, улыбался бы и при смерти. Ничего его не брало. Он мечтал умереть с улыбкой. Шептун, однако, вернулся к столу. Быстро посмотрел на Егора, и вдруг шепот его прекратился. Он, вроде, стал полунормальным таким человечком. Сел на стульчик прямо около кровати Нарцисса в гробу.

Но вместо того чтобы шептать ему на ухо, как шептал когда-то в подвале, посмотрел опять на Егора, загадочно улыбнувшись, и сказал:

— Я знаю, зачем вы пришли, дорогой.

Егор не смутился. Он уже привык к таким неожиданностям.

— Если знаете — тогда и говорите, зачем я пришел. Шептун посмотрел на Романа и спросил его:

— Сказать?

Лицо Романа светлело все больше и больше, как будто это странное просветление могло идти внутрь, все дальше и дальше внутрь…

— Да мне все равно, — ответил он, — говорите ему, что хочет. Мне все равно…

Егор смотрел на них с удивлением, скорее с любопытством. «Вот уж парочка», — подумал он.

— Вы пришли ко мне, — тихо сказал Шептун, — потому что хотите знать, где Никита именно сейчас проживает, чтобы выведать, дорогой мой, его тайну…

Егор замер.

— И что дальше? — внезапно спросил он.

— А дальше… Я могу дать вам адресок один. — Шептун вдруг опять перешел на шепот: — И найдете там Никиту-то своего.

Он подошел к комоду и достал оттуда записочку. Вернулся потом к Егору.

— Адресок мной уже заранее приготовлен. Вот так.

Сунул Егору в ручку записочку, а потом возьми да и чмокни его прямо в щечку, и отошел в сторонку, и снова шептать стал.

Егор не особенно смутился, записочку положил в карман, опять оглянулся и спросил:

— Откуда же вы все это знаете? И адресок, и вообще… — Шептун тут же ответил:

— А потому что шепот везде здесь. От шепота и знаю. Это, если хотите, Егор, целое царство шепота, с того света тоже шепчут. Только прислушиваться надо. Очень точно слышать надо. И вот со всех концов шепот-то ко мне и стекается, даже умерших, — перешел он внезапно на визг, но тоже шепотливый такой. — Вот отсюда я и знаю все. Из шепота! И адресок этот приготовил заранее.

В это время в дверь раздался резкий звонок.

Роман даже вскочил с постели, как будто это нарушало его нарциссическое оцепенение. Шептун пошел, открыл и что же — на пороге стоял он, Боренька-хохотун. Егор тоже оцепенел, но уже от удивления.

— Входите-входите, Боренька, — пробормотал Шептун. И Боренька вошел, тихой такой, вкрадчивой походкой. Шептун только развел руками.

— Метафизическим гостям всегда рады, — раздался вдруг голос с постели. Это был голос Романа, Нарцисса в гробу.

Все как-то прояснилось, но не совсем.

Егора поразило, что Боренька-то мрачен был по-особенному и хохота не раздавалось. Обычно на такие замечания Боренька хохотал, а здесь промолчал. И Егор почувствовал сразу, интуитивно, всей обнаженной кожей своей: с Боренькой что-то произошло. Боренька хохотать-то перестал, но первопричина этого хохота так в нем и осталась. Первопричина была тайная, и суть ее была в том, что мир нелеп, и к тому же иллюзорен, и можно потому хохотать над ним. Так, примерно, объяснял Боренька. Итак, хохот пропал, а первопричина осталась. И потому Боренька выглядел мрачновато, ибо внутри-то все застыло, а хохот исчез.

Присели у стола.

— Что же делать, — Егор нервно мял в кармане записочку. Записочку к самому Никите, кто знает, от него, может быть, и к самому Павлу.