Титус Попович - Жажда

— И поймаю! Неужто я тебя, охальника, не словлю, — обратился он к быку, который стоял у сеновала, грозно опустив голову, готовый кинуться на обидчика.

Не успел Эзекиил спуститься на последнюю ступеньку, как бык ринулся на него, но в ту же секунду смельчак схватил конец веревки, отскочил в сторону и стал дергать изо всех сил. Рев быка перешел в болезненное мычание, но парень безжалостно дергал веревку из стороны в сторону, пока из ноздрей животного не потекла кровь.

— В своем ли ты уме, Эзекиил? — закричала старуха. — Зачем мучаешь скотину? Оставь в покое быка! Слышишь?

— Подожди, дай я проучу его, — засмеялся Эзекиил, обнажив белые острые зубы, но все же послушался мать — отвел присмиревшего быка в стойло, привязал к кормушке и принялся чистить скребницей.

— С кем захотел тягаться, сопляк! — насмешливо приговаривал он. — Куда тебе, рыжему, до меня.

Но работа скоро наскучила Эзекиилу. Он вышел в сад, уселся на солнышке и сладко потянулся.

— А мне сегодня жрать не дадут? — неожиданно гаркнул он. (Эзекиил ел вместе с родителями, Марией и тремя младшими братьями в отличие от женатых.)

— Сейчас, сыночек, сейчас, — заспешила мать, спустилась с крыльца и протянула руку, словно хотела приласкать Эзекиила, но не решилась. — Батюшка заболел, — прошептала она, надеясь, что это обеспокоит сына, но Эзекиил только холодно улыбнулся.

— Что с ним?

— Лежит…

— К бабам, наверно, ходил, — бросил Эзекиил и тут же пожалел — мать молча отвернулась и вошла в летнюю кухоньку.

Эзекиил скрутил цигарку, но не нашел спичек и послал за ними младшего из братьев — восьмилетнего Лазаря. Тот быстро вернулся и протянул ему коробок.

— А ты почему не в школе? — удивился Эзекиил. — Или тоже захворал?

— Сегодня в школе собрание, и нас распустили.

— Что еще за собрание?

— Землю людям раздают.

Но Эзекиил уже не слушал брата. Цигарка не раскуривалась, и кровь сразу ударила ему в голову.

— Лазарь, — нахмурившись, сказал он. — Хочешь что-нибудь вырежу?

— Вырежи, — неуверенно проговорил мальчик.

— А что вырезать?

— Что хочешь…

— Говори, что тебе хочется, — гаркнул Эзекиил. — Говори, что хочешь, или…

— Ружье.

— Брось, оно тебе еще успеет осточертеть, как мне осточертело. Другое что-нибудь…

— Тележку…

— Хорошо…

Эзекиил вытащил большой перочинный нож с роговой ручкой и множеством лезвий, взятый им у пленного венгерского офицера, сходил в конюшню за куском дерева и принялся за работу. Вырезал он очень ловко, и Лазарь с удивлением смотрел, как быстро летят стружки из-под ножа брата, но еще больше удивила его неожиданная доброта Эзекиила. Остальные братья, увидев их вместе, глазам своим не поверили и позвали мать, чтобы и она посмотрела. Старуха растрогалась, прослезилась и стала шептаться с Ириной, женой Давида, как хорошо было бы женить сына. Невестка, смертельно ненавидевшая Эзекиила за то, что он пристал к ней как-то вечером, а когда она отчаянно завопила, так ущипнул ее, что она едва не потеряла сознание, равнодушно кивала головой. Она знала, что в Лунке не найдется девушки, даже из цыган, которая согласилась бы пойти за Эзекиила. Знала об этом и старуха, но тем не менее часто мечтала о женитьбе сына, находя успокоение в этих мечтах.

Старуха вынесла во двор завтрак и снова прослезилась, увидев светловолосую головку Лазаря рядом с черной жесткой гривой Эзекиила.

— Принеси-ка мне лучше цуйки, — неожиданно обратился Эзекиил к матери. — Держите выпивку в доме только для чужих!

— Грех это, дорогой… Знаешь ведь…

— Какой грех? Глупости баптистские.

— Я принесу, братишка, знаю, где стоит, — вызвался Лазарь, но мать схватила его за руку и как следует тряхнула.

— Сиди смирно, я сама…

Она принесла полную бутылку цуйки и дала сыну, с укоризной глядя ему в глаза. Эзекиил глотнул раз, другой и поставил бутылку рядом. С улицы донесся звонкий, как серебро, смех Марии. Девушка возвращалась с водой от колодца с двумя подругами. Всю дорогу они только и говорили о драке, учиненной Флорицей Моц, этой кроткой овцой, неожиданно обернувшейся «бешеной кошкой». Мария прошла своей гибкой походкой через двор.

— Что это с тобой стряслось? — крикнула она Эзекиилу. — С детьми играешь? — Подошла к нему и стала рассказывать о том, что произошло у колодца и о собрании в школе, где делили баронскую землю. Девушка не заметила, как вздрогнул Эзекиил. Он отложил в сторону дощечку и нож, схватил бутылку и сделал большой глоток. Мария вдруг побледнела, поперхнулась и закрыла рот ладонями. Мать, следившая за происходящим из окна кухни, подошла к дочери и подозрительно посмотрела на нее.

— Что это с тобой? — сухо спросила старуха.

— Ничего… запах. А с каких это пор у нас в доме пьют цуйку?

— Да вот твой брат выпить вздумал с утра пораньше.

Мария почувствовала, что силы оставляют ее под печальным и испуганным взглядом матери. Девушка прислонилась к стене и вся напряглась, чтобы не закрыть глаза.

— Значит, дают все-таки землю? Зачем же отец говорил, что не будут давать, что не бывать этому? С чего он взял? — выпалил Эзекиил, вскочил на ноги и подошел к Марии. — Слышишь, что спрашиваю?

— Откуда мне знать? — пролепетала та, но, сообразив, что разговор с братом избавит ее от пристального взгляда матери, с трудом сдержала подступающую к горлу тошноту и принялась перечислять людей, которых видела в школе, рассказывать о комиссии, о Митру и снова о драке у колодца. Но смеяться ей было уже не под силу, и, увидев, что Эзекиил опять берется за бутылку, Мария выхватила ее из рук брата. Эзекиил не рассердился, словно даже не заметил. Он над чем-то мучительно думал: его низкий лоб сморщился и словно убежал наверх под жесткую щетину волос.

— Братец, — вздохнул Лазарь, — а как же с тележкой?

— Убирайся! Сам делай себе тележку. Мне в твои годы никто не делал игрушек. Братья помыкали мной, как собакой. С какой стати я буду вырезать для тебя? Ничего я тебе делать не буду. Сам стругай. На, бери нож. Я тебе его дарю.

Мальчик опешил, потянулся к ножу дрожащими пальцами, но взять ножик не осмелился. Его ресницы замигали быстро, как крылышки.

— Даришь мне? А чем же ты будешь драться по воскресеньям на хоре?

— Чем? А вот чем… — и Эзекиил невозмутимо добавил срамное слово. — А теперь убирайся с глаз долой!

Засунув нож поглубже в карман, Лазарь бросился бежать, но тут же вернулся и прижался плечом к длинной руке брата.

— Спасибо тебе большое-пребольшое, — прошептал он.

— Беги, Лазарь, не серди брата, — прикрикнула на мальчика мать.

— Да я и не злюсь, — равнодушно пробормотал Эзекиил. — Иди играй, да смотри не порежься и ножик не потеряй.

Эзекиил не притронулся к завтраку — салу, луку, белому хлебу и четырем вареным яйцам, а принялся расхаживать по двору, заложив руки за спину.