Мария Метлицкая - Мандариновый лес

– Ладно, – примирительно ответил Котов. – Но больше не пасись, понял? И если чего надо – пойдем и купим, лады?

– Что купим? – заныл Мишка. – Борщ твой в столовке? Ты сам говоришь – несъедобный, в горло не лезет! А тети-Верин настоящий, язык проглотишь!

– Язык побереги! – пригрозил пальцем Котов и выкатился за дверь, чтобы не рассмеяться.

Постучался в хлипкую картонную дверь к Вере и Ксане, принести извинения.

В комнате была одна Вера, ее подруга куда-то ушла. Смущенно заохав, извинения не приняла:

– Что вы, о чем вы, как можно! Ребенок ведь! Да и вообще не о чем говорить!

В каморке вкусно пахло кофе, и Котов инстинктивно громко втянул горьковатый запах.

– Хотите кофе? – засуетилась Вера и, не слушая притворных «что вы, что вы!», принялась хлопотать.

Через пару минут зашипел и забулькал кипятильник, хозяйка ловко заварила в чашке молотый кофе, бросила пару кусков сахара и прикрыла чашку блюдцем.

– Чтоб заварился, – покраснев и смутившись, сказала она.

Разведя руками от неловкости, Котов приземлился на аккуратно застеленную кровать и огляделся. Да уж, мужчина и женщина существа с разных планет. В точно такой же убогой, полутемной, сырой и узкой комнатке было уютно: на окне не серая марля, а кусок яркой ткани, на столике кружевная салфетка, синяя вазочка, из которой торчит желтая раскрывшаяся роза, издавая увядающий и сладкий запах юга.

Платья аккуратно развешены и прикрыты полотенцем. На полочке над кроватью всякие женские штучки: кремы, духи, лак для волос. На кровати раскрытая книга и надкусанная шоколадка «Аленка».

Котов глотнул кофе и крякнул от удовольствия – вкусно!

Вера мгновенно покраснела.

Он рассматривал ее и неожиданно увидел, что она совсем молода, чуть за тридцать, не больше. У нее гладкая, красивая кожа, нежные девичьи губы, длинные темные брови и светло-голубые глаза, печальные и наивные, смотрящие с испугом и ожиданием. И волосы густые и волнистые. Зачем она так их мучает – красит в этот дурацкий соломенный цвет? Зачем стрижет и накручивает? Ведь ей так бы пошло на прямой пробор, гладко, с открытыми ушами, которые у нее, кстати, маленькие и аккуратные, как у ребенка.

И совсем она не полная, а, что называется, в теле. Грудь, бедра. А ноги, кажется, стройные. И вообще она славная, эта училка. И, видимо, добрая, Мишка прав.

Но почему она смущается? Глупость какая! Красивая женщина, а так робеет!

После повторных извинений разговорились.

Все было так, как и рассказывал Мишка: Вера из Мурома, живет в частном доме с родителями, тоже учителями, выходит, династия.

Город свой любит и ни на какую столицу не променяет. К тому же хозяйство, сад, огород, куры.

Да и родители – она и представить не может, что их оставит! Работа ей нравится, по ученикам скучает, ждет не дождется учебного года.

– Да нет, здесь хорошо, кто ж спорит! – тихо говорила она. – Море, песочек, розы на каждом шагу. Персики, виноград. Повезу в подарок маме и папе, порадую! Но по дому нет сил, как скучаю. И вообще, я человек Средней полосы, – улыбнулась она. – Знаете, лес, поле, пригорок – все, к чему я привыкла. И обязательно речка!

Он смотрел на нее и думал о том, как она хороша. Как тиха и спокойна, как ясна и понятна. Как тот самый березовый лес на пригорке, как прозрачная речка. И какие красивые зубы! Ну надо же! А руки? Какие у нее длинные пальцы!

Котов слушал ее, и ему не хотелось уходить отсюда, из этой душной комнатки, пропахшей кофе и печеньем курабье, немудреными духами и сладковатым кремом для рук.

Наконец он очнулся. Принялся извиняться за беспокойство, благодарил за кофе и печенье и все топтался в дверях, не решаясь уйти.

Потом шел по уже темной улице и смотрел на чернильное небо, усыпанное мириадами звезд, вдыхал пряный запах незнакомых южных кустов и растений, курил и думал. Думал о Лиле. Об их разрушенной жизни, о Мишке, о себе. О том, что когда-то называлось семьей. Думал о новой знакомой. Кто она, что он вообще о ней знает? И почему – вот же полная глупость! – он вообще проводит параллель со своей собственной жизнью, со своей, скорее всего, бывшей женой, со своим сыном. Почему? Глупость, ей-богу! Почему он вообще размышляет об этой малознакомой женщине? Ах, ну да – жаль ее, жаль! Как и многих других, милых, тихих, скромных, непритязательных, готовых принять любые проблемы, любые неудобства, окружить заботой и пониманием, лишь бы покончить с одиночеством и вечной тоской. Сколько их? Тысячи, миллионы? В городах, в селах, в поселках. Да, но при чем тут он? Что он разнюнился, в конце концов. У него есть жена! Есть? А вот и вопрос. Нет, пока еще есть. И он ее выбрал и сильно любил.

Почему-то Котов разозлился на себя и резко повернул к дому.

Во дворе, под провисшим тентом из старого, местами заштопанного брезента, был полный сбор – южный двор, скорый на знакомства, дружбу навек, любовь до гроба, скандалы, претензии. Шумный, веселый, с вечным чаем и домашним вином, с миской винограда, любезно поставленной уставшей хозяйкой. С пьяненьким, беззубым и безмолвным хозяином, которого терпела деловая, суровая, резкая и хитроватая жена – ну не выгонять же на улицу, хотя надоел до смерти. И толку никакого, а жалко. И бои в подкидного, и стук пожелтевших костяшек домино, и писк малолеток, которых безуспешно пытаются накормить раздраженные, усталые, замученные мамаши. И перепалки подростков, и сигаретный дым, плотно зависший под брезентом, и снова запах кофе, духов, душных южных цветов.

Мишки не было, и Котов пошел к себе.

Сын лежал на кровати и читал Беляева.

– Есть хочешь? – Котов вдруг вспомнил, что забыл про ужин.

– Не-а. Ты, пап, прости, но я поел с тетей Верой. Ты сам виноват – ушел, а куда, не сказал. И когда будешь, тоже не сказал. А я есть захотел. Печенье вон съел, – Мишка кивнул на пустую обертку, – яблоко. Не помогло, – грустно вздохнул он. – Даже наоборот.

Котову стало стыдно – вот ведь дурак. Пустился в переживания, шлялся черт-те сколько. Действительно, пропустил время ужина. Тоже мне, хороший папаша!

– Извини, – вздохнул Котов. – Был неправ. Ладно, купим завтра твоей тете Вере что-нибудь – ну там, цветы. Или торт. Короче, принесем извинения. А ты, брат, мог бы и макароны сварить – большой ведь пацан.

Видел, что Мишка насупился, обиделся. Ну да ладно, утро вечера мудренее, завтра помиримся. А Вере этой надо действительно принести извинения за лишние хлопоты.

До отъезда оставалось три дня, и Котову страстно захотелось домой. В Москву, на работу, в метро, к привычному гулу московской улицы, к резкому звуку трамвайного звонка, доносящемуся в окно его комнаты, к дождю, барабанящему по подоконнику, к пожелтевшим листьям, шуршащим под ногами, к осени.

Он подустал от пряного и терпкого юга, от его назойливых запахов, пышных, неувядающих растений, громкоголосой толпы возбужденных отдыхающих, очередей в столовую, от чужой неудобной скрипучей кровати, житья коммуной, где всё на глазах, все скопом.