Дина Рубина - Липовая жена [сборник]

– А твоей внучке, твоей Ирке, – заговорил я и вдруг с ужасом понял, что ничего не говорю, а только открываю беззвучно рот. Тогда я взял себя в руки. – А твоей Ирке, – выговорил я, – помнишь, даже денег никто не предлагал. Взял бы ты те деньги за Маргариту?

И тут дед стал как-то спокойно и медленно клониться влево. Я ничего не понял, мне показалось, что он хочет поднять коробок спичек, упавший рядом с табуретом. Но баба вдруг коротко взвыла, подхватив его голову, прижала к груди, и мы с ней поволокли деда в комнату, на тахту.

– Беги за Валентиной Дмитриевной! – крикнула баба.

Дед лежал на спине, молча смотрел в потолок, и только его крепкий волосатый кулак беспрестанно сжимался и разжимался.

– Семьдесят четыре… семьдесят пятый… – медленно и спокойно проговорил он. – Закругляюсь…

– Коля, молчи! – взвыла баба, плача и трясясь. – Молчи, Коля!

Валентина Дмитриевна – в домашнем халатике, растрепанная, в тапочках на босу ногу – прибежала сразу. Она выслушала деда, почему-то напряженно глядя не на него, а на бабу, и строго сказала:

– Нет, нет, Евдокия Степановна, голубчик, нет. Перестаньте плакать. Это не инфаркт.

Потом она сделала деду укол, пообещала зайти еще раз, попозже, и ушла. Дед лежал тихо, прикрыв глаза, а мы с бабой сидели рядом. Разумеется, об Иркиной новости сегодня лучше было молчать. Я попытался представить себе ее будущего ребенка – некое существо, вроде Маргариты, такое же толстое, глупое и родное, но у меня ничего не получалось. Нет, подумал я, конечно нет, ведь это будет ребенок Виктора, а Виктор – крепкий мужик, настоящий, никому он его не отдаст. И вырастет Иркин сын на манеже, и сделает его отец цирковым артистом, а к нам он будет приезжать на каникулы, и меня будет называть, как и положено, дядей Сашей.

– Саша, – проговорил дед, не открывая глаз.

– Да успокойся, – буркнул я. – Никто никакого ребенка не ждет. Турнули твоего замечательного внука, как зайца лопоухого.

– Обещай мне…

– Нет! – отрезал я. – Я люблю ее и женюсь на ней все равно. Я ее доконаю, как ты бабу доконал. Она за меня со страху выйдет.

И тут бледные его губы дрогнули, и мне показалось, что дед самодовольно ухмыльнулся в усы.

– Тогда хоть обещай, что с работы этой проклятой уйдешь! – простонала баба. – Сколько можно нас мучить! – Слезы бежали и бежали по ее лицу, и она их не вытирала.

– Уйду, – сказал я. – Уйду.

– Хоть шерсти клок с него выдрали, – всхлипнула баба.

Она не подозревала, что этот клок давно и мучительно я выдирал из себя сам.

Тогда дед наконец открыл глаза и тихо сказал:

– Сынка, ты должен помнить, что на тебе – Маргарита.

– Маргарита! – ахнула баба. – Маргарита на улице! А темно-то!

Тут обнаружилось, что в суматохе мы забыли засветло загнать в дом Маргариту, и теперь она на призывные бабины вопли с балкона не отзывалась, и пришлось мне бежать во двор, разыскивать эту несносную девицу.

Я обегал весь двор, все подъезды, всех ее приятелей, я охрип от крика. Маргариты не было нигде. Внутренности мои заполняла слепая ярость и леденящий, безотчетный ужас перед неизвестным.

– Маргарита! Маргарита-а! – выкрикивал я через каждую минуту и бормотал: – Дрянь! Ну, погоди! Только объявись – убью! Шкуру спущу! – и опять кричал осевшим голосом: – Маргарита-а!

В воображении моем возникали картины одна страшней другой, в горле колотилось растерзанное паническим страхом сердце. Я обегал и все соседние дворы. Когда же, отупев от ужаса, вернулся к нашему подъезду, чтобы звонить своим ребятам и поднять на ноги всех, я вдруг в темноте увидел Маргариту.

Она сидела в песочнице под грибком и приветственно размахивала своим зеленым грузовиком.

– Здорово я спряталась от тебя? – похвасталась она, подбегая. – Как ты громко кричал, Саша, как медведь в цирке!

Я молча опустился на корточки, обнял Маргариту ватными руками и прижался лицом к ее пузу, где на сарафане был пришит карман с вислоухим зайцем.

Маргарита тоже обняла меня, больно ударив по уху грузовиком.

– Ты мой любимый мужчина… – сказала она нежно и покровительственно. – У меня к тебе два вопроса, Саша: что такое «позвоночник» и что такое «дружба навеки»?..

Я сидел в кабинете и собирался писать рапорт об увольнении на имя начальника управления, а Гришка ходил из угла в угол, похлопывая ладонью по столам и перешагивая через блеклые солнечные полосы на полу.

– Я тебя понимаю, – говорил Гришка. – Самому до смерти надоело, ей-богу. Хочется пожить нормальной жизнью, иметь нормальных знакомых. Вчера иду из магазина, а возле пивнушки какая-то бабенция, видно из бывших подследственных, орет мне: «Начальничек, хорошенький, что не здороваешься?»

C самого утра я собирался написать, наконец, этот рапорт. Трех минут на него хватило бы, честное слово. Но я медлил. С утра готовился сесть за стол, взять ручку, упереться в этот бесстрастный листок бумаги и вывести на нем: «Довожу до вашего сведения…» – ну, и так далее. Три минуты, не больше. Потом отдать рапорт майору Вахидову, закончить дела и…

– Кроме того, ловишь себя на том, что постоянно ворочаешь в голове обстоятельства очередного «дела», – слышал я голос Григория. – Вчера вырвался с Лизой в театр, первый раз в этом году. Гале набрехал, что дополнительное дежурство. Ваньку определили к соседке. Чем не жизнь? Сиди, наслаждайся искусством! А я смотрю, как на сцене героиня в любви объясняется, и думаю: «Ведь Зафар врет, что не знает Куцего». Помнишь, в деле с ограблением главного инженера текстильной фабрики? «Куцый, – думаю, – не такой дурак, чтобы на встречу с Зафаром наобум идти…» Наклоняюсь к Лизе и шепотом говорю: «Лиза, а ведь Зафар знает Куцего», а она, не отводя глаз от сцены, тоже шепотом отвечает: «Провались ты вместе со своим Куцым. Дай хоть на один вечер забыть, что и я воровка».

C утра я положил на стол этот чистый белый листок. И сразу убежал от него на допрос гражданки Баздаровой, учинившей дебош в доме свекра. В течение дня было еще несколько совершенно неотложных дел, и каждый раз, возвращаясь, я натыкался на неумолимый листок на своем столе. И вот рабочий день закончен… Три минуты, ей-богу, это даже смешно! Я взрослый человек, я обещал дома. Баба плакала, дед неожиданно оказался таким старым… Пора пожалеть их, в самом деле!

– Может, все-таки передумаешь, хрыч? – спросил Григорий.

Я поднял на него глаза.

Оттого, что я сидел, а Гриша стоял, он показался мне еще выше – огромный, с атлетической грудью, которую красиво облегал синий свитер. Солнце из окна мягко освещало левую сторону его лица, широкую бровь, темный глаз и великолепный ржаной ус, спускающийся почти до скульптурного подбородка.

– Гришка, – спросил я, – в тебе есть метр девяносто?