Дина Рубина - Липовая жена [сборник]

…Я так и думала, что ты заинтересуешься. Уж больно тема забористая, обоюдоострая…

Отвечая на твой вопрос, хочу кое-что уточнить. Не трансвестит, а транссексуал. Трансвеститы – это такой клубный планктон, где они в перьях-блестках-париках, а порой и в чем мать родила, пьют, танцуют, марихуанку пользуют – короче, расслабляются. И туда не только гомо-, но и гетеросексуалы наведываются: вот так скрутило мозги, что нравится мужику переодеваться в женщину, красить губы, ногти, парики трижды за вечер менять… Вечный такой Хэллоуин для испорченных детей. Ибо весело там, легко и свободно, по ту сторону морали, этой иссохшей подыхающей твари, что душит нас всю сознательную жизнь. Ты себе вообразить не можешь, какие неожиданные провалы в бессознательное сулит такая внезапная свобода.

…Другое дело – транссексуалы. Это – демоны, несчастные создания, которые не могут осознать себя до конца и несут по жизни свой тяжкий крест, вернее, два креста: женский и мужской.

Понимаю, что тебя могло заинтересовать в этом парне: тут старичок Фрейд загорает на крыше психоанализом кверху… Так вот, после того как в первый день знакомства я его разрисовала, Мэри стал у нас появляться.

Не регулярно, время от времени. То целый месяц его не видно, а то каждые три дня нос его этаким парусом возникает на моем горизонте.

Иногда звонил и звал меня к телефону, чтобы обсудить какой-то фильм – российский или про Россию. Это во время работы! В общем, делал вид, что мы подружки. Я же предпочитала держать наши отношения на уровне «мастер – клиент», чтобы он не вообразил какую-то особую доверительность. Понимаешь, как личность он меня совершенно не интересовал, я же, в конце концов, не психоаналитик, мне плевать, что за тараканы у клиента в башке или, там, в штанах бегают. Как мужик он вызывал одну лишь брезгливость, а клоунады в своей жизни я и так насмотрелась достаточно.

Но он, видимо, считал иначе.

В конце концов – смешно! – я даже как-то стала привыкать к нему. Иногда он специально записывался последним, и после работы я его раскрашивала, как бабу, а однажды – такой вот, измазюканный, как шлюха, вышедшая в тираж, – он увязался за мной до станции сабвея – якобы интересный разговор закончить. Представь мой брезгливый ужас… Хорошо, что в Нью-Йорке этого добра навалом, тут не знаю уж, как надо одеться и накраситься, чтобы прохожие на тебе задержали взгляд. Кстати, говорил он в тот раз о Тарковском, и довольно интересно, не банально так рассуждал. Не банально для американца – обычно они мало что смыслят в России.

Тут черт меня дернул обронить, что в Союзе я закончила факультет журналистики и какое-то время работала в газете. Он просто взвился от восторга: видишь ли, он чувствовал, знал, что мы – родственные души! Теперь все свои рецензии будет сверять по мне…

А я шла и думала: ну что, в твоей жизни появился очередной калека? Вот чего ты добилась своей безмозглой мягкотелостью…

…Так вот, Мэри, оказывается, давно говорил Наргис, что хочет сменить пол, даже мнением ее интересовался. Нашел кого спрашивать, мудила. Все, что ее интересовало в нем, – это его деньги. Разумеется, она отвечала, что из него наверняка получится очаровательная женщина. И он наверняка был счастлив это услышать.

К тому времени я уже была знакома с Генри.

Тут надо тебе сказать, что этот типчик – я имею в виду Мэри – при всей своей болтливости и суетливом желании «поделиться самым сокровенным с тобой, Галин, май дарлинг» не слишком-то распространялся о своей семье. Так, меля языком направо и налево по самым разным темам, обронит пару ничего не значащих слов о родителях. Однажды сообщил впробормот , что отец его был крупным бизнесменом, пока не свергли… шаха. Какого шаха, Мэри, бога ради? Иранского шаха Мохаммеда Резу Пехлеви, разве ты не знаешь… Далее идет увлекательная лекция о тридцать пятом и последнем шахе Ирана из династии Пехлеви, с кучей никому не нужных сведений, вроде валового продукта Ирана на душу населения (я не писала тебе, что у Мэри, в его заброшенной башке, содержится склад подержанного барахла, и в самые непредвиденные моменты он, как опытный старьевщик, принимается его извлекать и проветривать?); в общем, когда мы уже переходим к традиции персидского ковроткачества, я перебиваю: а при чем тут Иран? Да при том, легко говорит он, что папина фирма была основана с партнером, его близким другом Джафаром Курошем, с которым они когда-то учились на юридическом и которого расстреляли вместе с женой во время переворота…

– Как – расстреляли?! Когда? За что?

– Да вот так. Ты что, ничего не читала об Исламской революции 1979 года? Фирма папы и Джафара занималась оружейными сделками. К тому же, Джафар был каким-то родственником шаха. Ну, короче, там рухнуло все, но папе – он героически смелый человек! – удалось каким-то чудом в последнюю минуту вывезти из Ирана трехлетнего Генри (единственного сына Джафара), которого, опять же, героически прятали соседи. То есть, конечно, имя его тогда было не Генри, а Маджид, что означает «Благородный», но папе сделали хорошие документы, и он вывез малыша… А вот мама, которая, конечно, любила всех нас очень-очень, она не слишком-то приветствовала появление Генри в семье и сильно огорчалась, что отец разорен… И, словом… через три месяца уехала.

– Куда?

– Неизвестно. Может, куда-нибудь на запад. Сан-Франциско, Сан-Диего, Сакраменто… А может, и Флорида. Она любит… она… очень любила тепло. В общем, может быть, все это случилось вовсе не из-за Генри, и не из-за банкротства папы; просто у нее появился новый друг, и с тех пор никто из нас не знает, где она и что с ней…

Это я тебе пересказываю историю в более или менее связном варианте, а мне она выдавалась кусками, с оговорками, запинками, длинными меланхоличными паузами. Не говоря уже о том, что время от времени он просто исчезал на неделю-другую. Так что я, озадаченная его штучками, научилась вопросов не задавать.

Я уже писала, что приходил он под конец моего рабочего дня и просто таскался за мной по всем моим делам – в химчистку, по магазинам, на почту. У меня язык не поворачивался придумать причину, чтобы отчалить от этого прицепа. В какой-то момент я начала догадываться, что, возможно, встречи со мной и беспорядочные шатания остались единственной ниточкой, связывающей его с человеческим сообществом. И всякий раз мне хотелось сделать что-нибудь с его дурацким видом – например, сорвать с него потертую куртягу, поверх которой он наматывал какую-то странную шаль типа огромной серой арафатки. Но у меня свой кодекс поведения с моими калеками. Терпение и жалость. Терпение. Жалость. Их бин фон айзен! [2] Я из железа! ( нем .)