Жоржи Амаду - Лавка чудес

– Со мной покончат, вы сказали? – И его пристальный взгляд скользнул по волосам, губам, носу юноши. – Не только со мной. Со всеми нами: мы все здесь метисы. И со мной покончат, и с вами, – тут он оглядел остальных, – из тех, кто здесь стоит, не спасется ни один.

Послышались неуверенные смешки, два-три студента расхохотались. Четверокурсник добродушно заметил:

– Ничем вас не возьмешь, местре Педро, раз-два – и срубили под корень наше генеалогическое древо.

Молодой человек с дерзким и надменным лицом шагнул вперед:

– Мое – нет. – Дурачок кичился тем, что его четыре имени доказывают благородное происхождение. – Кровь нашей семьи чиста и, слава богу, неграми не осквернена.

Аршанжо уже совладал со своим гневом и теперь посмеивался про себя: он знал, что его доказательства неопровержимы, что тезисы доктора Нило – пустые бредни, дерьмо, клевета, ошибка, проистекающая от самомнения и невежества. Он взглянул на парня.

– А вы уверены? Ведь когда вы родились, прабабки вашей уже не было на свете. Знаете, как ее звали? Мария Иабаси – так называлось ее племя. Ваш прадед был человек порядочный и женился на ней.

– Как ты смеешь, наглец?! Я разобью твою черную рожу!

– Ну что ж, попробуй…

– Осторожно, Армандо, он мастер капоэйры! – предупредил один из студентов.

Но остальные принялись подзадоривать кичливого юнца:

– Покажи-ка, Армандо, чего стоит твоя голубая кровь! Не робей!

– Рук не хочу марать, – пробурчал высокородный студент и покинул поле боя. На том и завершилась дискуссия.

– Наш блондинчик оттого так разъярился, что дед его во времена Империи был министром. Дурак… – добавил четверокурсник.

– Моя бабушка была мулаткой, и человека лучше, чем она, я не видел, – сказал студент в очках и в соломенной шляпе.

Аршанжо распрощался со студентами.

– Одолжите мне эту книжечку, если можно.

– Пожалуйста.

С тех пор никто – даже когда тень Гобино [48]простерлась над Террейро Иисуса и теория арийского происхождения, войдя в моду, сделалась официальной доктриной медицинского факультета – не пытался задеть Педро Аршанжо. Через двадцать лет, когда разразился скандал, новое поколение студентов выступило против своих профессоров в поддержку педеля.

А на карнавале в группе «Утренняя Звезда» танцуют рядом белые, негры, мулаты, и им нет дела до теорий ученых мужей. Народ будет восторженно приветствовать и Кирси, и Деде – любая может стать звездой праздника: нет тут ни первой, ни второй, ни высших рас, ни низших.

А корабль уже растаял в ночи, исчез в океане. Деде замолкает, ладное тело ее, ловкое и проворное, горделиво растягивается на песке. Педро Аршанжо слышит шум волн, ветра и бескрайних просторов. «Нет на свете людей лучше, чем вы». В холодной стране Суоми будет играть бронзовокожий мальчуган, сотворенный из снега и солнца, и в правой руке у короля Скандинавии – жезл Ошала.

С прискорбием должен заявить, что даже в кругах лучших представителей нашей интеллигенции свили себе гнездо зависть и подозрительность. Эту печальную истину я не могу утаить от читателя – поскольку и то и другое испытал на собственной шкуре. Вы видите перед собой человека, которого ловкие интриганы и подозрительные дураки сделали своей излюбленной жертвой. Горькую чашу испил я после того, как удостоился выбора великого Левенсона и заключил с ним контракт (устный) на жизнеописание Педро Аршанжо: собратья мои распускают про меня и Ану Мерседес омерзительные слухи, обливают меня помоями, и в омуте этой гнусной клеветы я захлебываюсь.

Я уже рассказывал о политических интригах: о том, как меня желали представить выкормышем американского империализма, внедренным в сферу бразильской культуры; как хотели поссорить с левыми кругами нашей общественности (впрочем, это намерение, учитывая переживаемый момент, сулит мне некоторую выгоду); как пытались вытеснить с того поприща, которое столь заманчиво для всякого, кто мечтает сделать себе имя и карьеру – а я мечтаю! – и на котором нам так необходимы похвалы и покровители. Я вовремя раскрыл этот подлый план и не повторяю здесь публично имеющиеся у меня доказательства только потому, что я – исследователь, а не душевнобольной и не авантюрист, который ищет разоблачений, а найдет тюрьму. Я предпочитаю действовать могучим оружием моей поэзии – герметичной, но оттого не менее действенной.

Негодяи не ограничились тем, что опорочили мое имя среди левых, – они пошли еще дальше, они закрыли передо мной двери редакций. Я – многолетний, ни гроша не получающий сотрудник «Жорнал да Сидаде» (интересно знать, кто осмелился бы просить у доктора Зезиньо гонорар за опубликованные в его газете стихи? Хорошо еще, что он пока не догадался взимать с нас – с меня и других поэтов – деньги за предоставленное в газете место для стихов и взаимных славословий). Я каждое воскресенье печатался на страницах любимого органа, который поддерживал и привечал искусство: кто, как не «Жорнал да Сидаде», открыл торжества по случаю столетия Педро Аршанжо? Вместе с Зино Бателом я вел раздел «Поэзия молодых» в литературном приложении к нашей славной газете: работал-то я один, а благосклонность поэтессочек и прочие блага мы делили на двоих.

И вот, прибавив к прежним моим «титулам» – сотрудник «Жорнал да Сидаде», поэт и критик – мой нынешний – «социолог, занятый исследованием, которое имеет международное значение и получит отклик во всем мире» – находка принадлежит Силвиньо, – я, как только узнал о достопамятной затее нашего воинственного утреннего листка, отправился в редакцию.

Ответьте мне, пожалуйста, рассудите здраво: у кого, как не у меня, имеются все основания принять участие в этой кампании, если не возглавить ее? Я – непосредственный помощник, доверенное лицо гения из Колумбийского университета: для изучения жизни и творчества бессмертного баиянца он выбрал не кого-нибудь, а меня, меня! Меня пригласили, со мной заключили договор, мне заплатили! ЗАПЛАТИЛИ – да будет позволено написать это священное, это святое слово прописными буквами, да будет позволено заткнуть алчные пасти завистливых и самонадеянных подлецов! Мне или им наш трансконтинентальный мудрец так щедро и своевременно заплатил за серьезный научный труд, и в долларах притом заплатил? Они привыкли жить на подачки правительства и университета, а шуму, а похвальбы… Но когда доходит до дела, становятся кроткими как ягнята. Скажите, кто, невзирая на скудную плату, смог бы лучше, чем я, организовать начинание, достойное такой достойной газеты, как «Жорнал да Сидаде»? У кого на это больше прав, чем у меня? В конце концов, Педро Аршанжо – это моя нива, моя делянка; я на ней зарабатываю себе на пропитание.