Жоржи Амаду - Пастыри ночи

На пороге спальни снова появилась Мариалва с горящим взглядом и раздувающимися ноздрями — беговая лошадка, готовая к старту и ожидающая только сигнала. Курио затянул узел галстука, надел пиджак и принял величественно похоронный вид, что стоило ему теперь больших усилий. Он был сыт и уже не горечь похмелья, а аромат жаки ощущал во рту, поэтому мысли о самоубийстве и смерти стали далекими. И все же Курио удалось достичь неплохих результатов, так что Мартин, вернувшийся в качалку и приготовившийся слушать друга, удивился перемене, в нем происшедшей.

— Ты будто на похоронах…

Курио вытянул руку в торжественном жесте и срывающимся голосом начал. Он очень напоминал одну из статуй знаменитых государственных деятелей, которые ставятся на площадях для обозрения гражданами. Мартин был так поражен позой Курио, что едва расслышал первые слова его пламенной речи.

Мартин должен его понять, ораторствовал Курио, хотя это, без сомнения, очень трудно, но делать нечего. Речь была подготовлена заранее при помощи «Секретаря влюбленных» и Жезуино Бешеного Петуха. На свете нет второго столь верного друга, как он, Курио. Верного, но гибнущего от любви к Мариалве, этой святой женщине, «целомудренной и чистой девственнице», тоже верной своему мужу. Их жизни разбила страшная игра случая, несчастливый рок, им адски не повезло. Игрушки в руках судьбы, они оказались беззащитными против ее ударов.

Стоявшая в дверях спальни Мариалва не могла больше владеть собой, в это решающее мгновение ей было трудно притворяться жертвой, гонимой злой судьбой. Лицо ее приняло победоносное выражение. Ее взгляд перебегал с одного мужчины на другого, она готовилась попрать их обоих, когда они начнут оспаривать ее с оружием в руках. Мартин силился понять напыщенные излияния друга, так и сыпавшего всякими мудреными словами. Любит же этот Курио читать разные книжонки! Капрал хмурился от напряжения, но Мариалва решила, что он в отчаянии, а Курио — что в ужасе перед предательством друга. На самом же деле он пытался уследить за словоизвержением Курио, за его речью, щедро приправленной красотами, заимствованными из проповедей и словаря. В этом-то и крылась причина неуспеха Курио у женщин: виноват был его книжный язык, ни одна девушка не могла долго выдержать цветистые речи зазывалы. Однако ценой больших усилий, улавливая иногда смысл отдельных слов, а иногда целой фразы, Мартин начал постепенно понимать, в чем дело. Украдкой поглядывая на Мариалву, которая стояла в дверях спальни с отрешенным выражением лица, он наконец догадался, почему Курио так загадочно ведет себя и почему он так вырядился. Похоже, что этот дурак по уши втюрился в Мариалву… Неужели, святой Бонфим, Ошала, отец мой? Неужели?! И она, видимо, тоже… Разве не на это намекает Курио своими красивыми рассуждениями о душах-близнецах, о платонической любви и разбитых жизнях? Да, он понял: Курио безумно влюблен в Мариалву, но, уважая честь Капрала, не стал наставлять ему рога. Молодец, Курио!

Однако надо выяснить все сразу. Коснувшись своего незапятнанного лба, он прервал речь Курио в особенно волнующем месте.

— Ты попробовал ее?

Курио вздрогнул: напрасно он тратил свой талант и свою эрудицию, Капрал его не понял, не оценил чистоты его намерений.

— Нет! — решительно возразил он. — Разве не об этом я тебе толкую вот уже несколько минут. — Но тут же добавил: — Не пробовал, хотя мне очень хотелось этого.

— Хм, хотелось. А ей тоже хотелось?

Курио воспользовался этой репликой, чтобы вернуться к своей речи, он не желал вступать в этот унизительный и не предусмотренный им разговор. Да, Мариалва отвечала ему взаимностью, но именно она, честнейшая из жен, воздвигла между ними барьер…

Мартин растроганно улыбнулся, верность Курио восхищала его, сердце его начало таять. Он знал, как сильно страдает Курио, влюбляясь. Можно представить, как он мучается и сейчас, когда между ним и Мариалвой стоит он, Мартин, страдает, но не предает брата по вере. Такая самоотверженность достойна награды, и Капрал, человек воспитанный и не привыкший оставаться в долгу, не может уступить Курио в доказательствах дружбы. Они ведь братья по вере, Курио напомнил ему это, они не раз вместе совершали жертвоприношения, и поэтому Курио так страдал, не желая предать его, страдал, как бешеная собака, раздираемый адскими муками… Да, он заслуживает награды, Мартин не может отстать от него в этом благородном соревновании. Их дружба была под угрозой, но одержала победу.

— Ты ее в самом деле любишь? По-настоящему?

В торжественной тишине, когда у Мариалвы захватило дыхание, ибо пробил час ее триумфа, Курио склонил голову и после долгих колебаний еще раз подтвердил, что любит.

Мартин взглянул на Мариалву, стоящую в дверях спальни. Она сияла, эта царица, у ног которой ползают мужчины, отдавшие ей свои безумные сердца, ее несравненная роковая красота смиряла самых сильных из них. Полная жестокой решимости, она была готова к любым вопросам Мартина: уклоняться от ответа она не собиралась.

Капрал, однако, ничего не спросил. Он лишь смотрел на нее оценивающим взглядом — да, роковая и жестокая женщина, рожденная для того, чтобы пожирать сердца мужчин, пополнять ими свою свиту, такова была Мариалва, красавица с родинкой на левом плече. Кто мог спастись от ее чар? Правда, иногда она немного надоедает, даже, пожалуй здорово надоедает. Курио заслуживает ее; Мартин казался себе великодушным и добрым, как рыцарь. Благородные чувства распирали его существо, несколько обремененное недавно съеденной жакой.

Голос Капрала прозвучал в торжественной тишине комнаты, продуваемой легким ветерком.

— Итак, брат мой, я все понял: ты любишь и страдаешь. Прекрасно! Ты доказал свою верность братскому долгу. Поэтому я тебе говорю: если кто и заслуживает ее, так это ты… Можешь забирать Мариалву. Она твоя. — Он повернулся к двери в спальню: — Мариалва, укладывай свои вещи, ты пойдешь с Курио. — И улыбнувшись другу, добавил: — Ты заберешь ее сейчас же, не стоит оставлять женщину в моем доме, раз я пользуюсь такой дурной славой…

Курио обалдело разинул рот и так остался стоять. Он ожидал всего: криков, проклятий, отчаяния, угроз оружием, быть может, драки, рыданий, самоубийства, убийства, трагедии, о которой будут кричать все газеты, словом, всего, только не этого решения Мартина. И когда он снова обрел дар речи, был все еще как пьяный:

— Забрать ее? Сейчас? Как же так?

Бледная Мариалва неподвижно стояла в дверях.

— Сейчас, потому что отныне она твоя. И не хорошо, если…

Но Курио еще пытался образумить Мартина:

— Ты же потом, когда останешься один, будешь страдать… И я предпочитаю…

Мариалва сжала зубы, ее глаза расширились, стали круглыми.