Денис Драгунский - Богач и его актер

Дирк фон Зандов с трудом сдержал зевоту, но Якоб-сен, кажется, не заметил.

— …а в бизнесе, мой дорогой Дирк, — неожиданно увлекся Якобсен, — есть замечательный принцип. Если вдруг случается что-то невероятное, даже катастрофическое для производства, для торговли или для финансовых операций, то первым делом тут нужно предполагать не злую волю, а глупость, разгильдяйство, усталость, наплевательство. Что-то в таком роде. А уж потом, когда глупость и разгильдяйство будут исключены, вот тогда надо искать негодяя, тайного агента враждебной корпорации, например. Потому эту гувернантку удобнее считать идиоткой, чем мерзавкой.

Так вот, эта идиотка сказала: «То есть как откуда? В детстве это братья и сестры, а потом они становятся мужем и женой. Вот как твои мама и папа. У твоей мамы с детства такая же фамилия, как у папы. Спроси, как раньше была мамина фамилия, и ты поймешь, что я права». Тем же вечером, за чаепитием, маленькая Сигрид спросила:

— Папа, ты Якобсен?

— Да.

— А ты, мама?

— И я тоже, конечно!

— А вот в детстве, а до того, как ты вышла замуж за папу, ты тоже была Якобсен?

— Да, — сказала мама.

— Значит, вы как будто братик и сестричка? — спросила Сигрид.

— Ну не совсем, — сказал папа.

— Ну что ты! — возразила мама. — Мы твои родители.

— Понятно, понятно, понятно! — закивала Сигрид. — Я все поняла!

Но поняла, разумеется, по-своему.

Уверилась, что рядом с ней растет ее будущий муж. При этом, конечно же, она знала, что шестилетней девочке рано выходить замуж.

Теперь Дирк слушал внимательно, история его заинтересовала.

— А вот когда ей исполнилось двенадцать лет, — пересказывал Ханс Якобсен рассказ Сигрид, — она вдруг вспомнила эту замечательную идею и стала засматриваться на меня, своего брата, уже всерьез. Тем более что никаких других мальчиков она не видела — училась дома. К ней приезжали учительницы и воспитательницы. В одной из комнат было оборудовано что-то вроде класса с маленькой партой на одну персону и с небольшим, но вполне удобным учительским столом. Я-то к тому времени уже ходил в нормальную гимназию.

— С ума сойти, — подивился Дирк фон Зандов. — Забавная картинка — классная комната на одну персону. Никогда такого не видел. А почему ее не отдали в женскую гимназию?

— Мамочка на полном серьезе хотела оградить дочь от дурных влияний. В нашей семье ответственность за детей была распределена пополам. Я был папин сын, а Сигрид — маминой дочкой. В результате я получил вполне нормальное мужское воспитание. У меня была компания сверстников. У меня были учителя, поумнее и поглупее, подобрее и позлее. Мало-помалу я понимал, как устроен мир. Я учился хитрить, я умел трудиться, я тренировался подчиняться, а иногда мне даже случалось покомандовать. Все как у всех мальчишек.

А мама, моя бедная мама, попала под волну увлечения теориями Фрейда. Скорее, под волну моды на Фрейда, которая бушевала в Европе начиная с десятых годов. Но моя мама не была фрейдисткой. Напротив, прочитав все эти книги, она была до глубины души шокирована, поражена и решила бороться с профессором Фрейдом на маленьком полигоне своей семьи. Она искренне хотела избавить дочь от всего, что связано с сексуальностью, с эротикой, с фантазиями, не говоря уже об извращениях. Причем сделать это мама решила самым простым способом. Ей мнилось, что все эти эротические фантазии и сексуальные извращения гнездятся в головах испорченных детей. В сочинениях Фрейда часто повторяется слово «инфантильный». Инфантильные желания, инфантильная эротика, инфантильный невроз и так далее. Но моя бедная мама поняла это не совсем правильно. Она решила, что инфантильное — это то, что бывает в основном у детей. У испорченных детей, разумеется!

Поэтому она стала тщательно ограждать Сигрид от детского, да и от любого другого бесконтрольного общения. Поэтому-то к нам в дом ходили высохшие бесполые селедки, старые девы, преподававшие ей географию и французский язык, а также седобородые, пергаментные и от этого столь же бесполые учителя физики и математики. Даже в классную комнату Сигрид и ее учителя входили разными дверями. Учителя из коридора, а Сигрид из своей спальни. Расстояние между партой и учительским столом было ровно два метра. Ни учитель мужского пола не имел права выйти из-за стола и подойти к парте, ни сама Сигрид не могла под страхом наказания выйти из-за парты и подбежать к учителю. Для селедок-женщин делалось исключение.

Таким образом мама хотела вырастить из Сигрид высоконравственную девицу, чуждую новомодных штучек в стиле нашей прекрасной эпохи. А уж потом — так, должно быть, думала наша мама, — а уж потом, годам примерно к семнадцати, когда настанет время выдавать дочь замуж, вот тут мама уединится с ней в своем будуаре и в двух словах расскажет, чем отличается мальчик от девочки, откуда берутся дети и зачем, собственно говоря, люди живут в браке. Хотя, честно сказать, лучше было бы прожить так, безо всех этих штучек. Ха-ха-ха! — Ханс Якобсен громко и несколько искусственно рассмеялся. — Но на деле все получилось совсем наоборот.

— Я ни о чем другом думать не могла, — рассказывала взрослая Сигрид своему брату, а брат, как мы с вами понимаем, пересказывал Дирку фон Зандову. — Я ни о чем другом думать не могла — во мне, странным образом соединяясь с идеей мужчины, бушевало что-то непонятное. У меня билось сердце, я краснела и бледнела, когда видела, как папа целует маме руку. Я отворачивалась от картины, где гусар подносит даме букет цветов. И уж вовсе теряла соображение, когда ты, мой любимый братец, помогал мне слезть с дерева, например, и касался моей талии, а особенно моей попки, не говоря уже о грудках. Мне было двенадцать лет, у меня скоро должны были начаться месячные, и, пока они не начались, я прямо с ума сходила, не понимая, что со мной происходит. А когда они все-таки начались и мама мне объяснила, что так бывает у всех, но при этом не прибавила «у всех девочек» и не объяснила, зачем это бывает и почему, я первым делом спросила тебя:

— Ханс! Скажи, а у тебя бывает это?

Ты не понял. Ты спросил:

— Что «это»?

Но мне было стыдно произнести: «А у тебя бывает так, что кровь идет из одного места?», и поэтому, покраснев, я спросила:

— Ну это , ну вот это , что у всех бывает, у тебя тоже бывает?

А ты, дурачок, вместо того чтобы расспросить меня поподробнее, что за такое «это» я имею в виду, вместо этого ты, глупый мальчишка, уверенно ответил:

— Ах, это? Которое у всех? Ну конечно! Что я, хуже всех?

Вскоре, правда, я поняла, как сильно ошиблась. Поняла, что дяденьки от тетенек отличаются не только наличием усов и бороды, а также костюмом. Все-таки мама однажды за мной не уследила, и я оказалась в купальне вместе с деревенскими ребятами, которые купались голые. Это открытие меня не испугало, а только обрадовало, потому что в глубине души я догадывалась, что если у меня с моим братом — он же мой будущий муж — все устроено абсолютно одинаково, особенно в том самом месте, которое перед сном так приятно потрогать пальчиком и этот пальчик, засыпая, нюхать, то это будет как-то неинтересно. У меня была мстительная мысль, дорогой Ханс, спросить тебя, что же ты имел в виду, говоря про « это », но я не стала этого делать — не люблю припирать людей к стенке. Когда человек приперт к стенке, он может совершить какую-нибудь глупость или сказать что-нибудь совсем уж несусветное. Я сама ненавижу, когда меня припирают к стенке. Тут я способна на все, могу даже укусить за нос. И вот тогда, поглядев на этих голых ребят в купальне — занятно, что их было ровно шестеро: трое мальчишек и три девчонки, — я в уме их тут же поженила, будучи свято уверена, что это братья и сестры. А может, они и были братьями и сестрами, сейчас уже не помню. И вот тогда я влюбилась в тебя с новой силой. И через несколько дней решила, что должна с тобой объясниться. Незадолго перед тем ты рассказывал, как на гимназическом празднике к вам в гости пришли воспитанницы женской гимназии и ты танцевал с какой-то девочкой. Рассказывал с большим чувством, у тебя прям глаза горели. «Боже мой, — подумала я, — какое извращение, какая противоестественная страсть».