Денис Драгунский - Богач и его актер

— Не хочу! — закричал Ханс.

— Тогда спокойной ночи, — пожала плечами она. — И я обещаю тебе, мой милый брат, что буду хорошей девочкой. Считай, что ты меня убедил. Я буду нормальной, я буду доброй, я буду делать все, что делают нормальные люди, и очень надеюсь, что ты и мама с папой больше не будете на меня сердиться. Спокойной ночи.

Но она почему-то не уходила.

— Спокойной ночи! — сказал он так, как говорят «проваливай».

— А может быть, все-таки подвинешься? — шепнула она.

— Господи, — взмолился Ханс, — Господи Боже, почему ты не забрал меня к себе вместе с моей бедной Кир-стен?

— Наверное, у Господа были какие-то резоны, — сказала она. — Наверное, у него на тебя свои планы. Воля Божья непреклонна, но тем и прекрасна, что непостижима.

Она присела на корточки перед изголовьем постели Ханса, нежно и почти целомудренно поцеловала его в щеку, потрепала по голове и убежала.

Это были очень милые полгода.

Казалось, что все вернулось. Казалось, что снова вернулось то время, когда им было по пятнадцать лет, когда папа и мама были еще совсем не старые, когда вчетвером все садились за стол и разговаривали о разных милых и интересных вещах: о театральных постановках, о войне в Европе, о новых папиных знакомых и, конечно, об уроках, ходили гулять, ловили рыбу, катались на маленькой лодочке по озеру, бегали в лес и мочили ноги в том самом каменистом ручье, где под деревом был очень глубокий омут, смотрели на пасущихся овец, болтали с молочником, дарили конфеты молочниковой девочке, в общем, жили прекрасной, богатой и беспечальной деревенской жизнью. Ханс специально приезжал в поместье почаще. К тому времени уже построили новое шоссе, и он брал такси от железнодорожной станции. Это занимало у него часа два, но ему было не жалко тратить время на дорогу, он видел, как радуются мама с папой.

Много лет спустя, а точнее, ровно через полвека после тех счастливых месяцев, Ханс Якобсен рассказал об этой деревенской идиллии Дирку фон Зандову. Рассказал о счастье восстановления семьи, о счастье верить, что сестра снова стала хорошей девочкой и что всё теперь так, как мечтал Ханс, мечтал его папа и, наверное, мечтал его дедушка. О том, что наконец-то стало нормально .

Слушая этот рассказ и ловя мечтательную улыбку старика, Дирк то и дело задавал себе вопрос, немножко похожий на тот, что в двадцать восьмом году задавали друг другу Ханс и Сигрид: «Так кто же ты такой?» Что за человек Якобсен? Именно человек, а не предприниматель, финансист, промышленник и общественный, если угодно, деятель. Как вот это его счастье из-за временного, как потом оказалось, примирения с сестрой, как его нежность, ранимость и даже некоторый душевный надлом, как все это монтируется с образом жесткого и непреклонного миллиардера, промышленного воротилы, про которого известно было: как Якобсен захочет, так и будет; там, где Якобсен пройдет, там выжженная земля.

А и вообще, что такое человек?

Дирк вспоминал один смешной и обидный разговор. Это было совсем давно, ему было лет двадцать, наверное. Какая-то девушка чуть ли не сама объяснилась ему в любви, сказала: «Я люблю тебя, Дирк, ты понимаешь, я тебя по-настоящему люблю». Но когда в ответ на эти слова он полез к ней обниматься и целоваться и попытался расстегнуть на ней кофточку, она вырвалась и чуть ли не отлупила. «В чем дело? — сказал он, потирая ушибленную руку. Она довольно сильно стукнула его кулаком по тыльной стороне ладони. — Ты же сказала, что меня любишь?» «Да, я люблю тебя как очень хорошего человека, — отвечала она, а потом засмеялась и добавила: — Но не как мужчину». С тех пор само выражение «хороший человек» Дирк воспринимал с некоторой горькой усмешкой.

Хороший человек, то есть милый плюшевый мальчик, годный лишь на то, чтобы проводить до дому после театра или поговорить о чем-то прекрасном и высоком. А поодаль маячит настоящий мужчина, ein echter Mann , с которым — все остальное, все самое интересное и сладкое.

Хотя, конечно, обида, нанесенная какой-то двадцатилетней дурочкой, — это одно, а вопрос о человеке — это все-таки другое. Так что за человек был наш Якоб-сен? Или секрет как раз и заключается в этом? В раздельном питании, как говорят модные диетологи. Нужно уметь быть нежным, заботливым, добрым, романтичным, пускать слезу при виде красивого пейзажа за окном или выдающейся картины в знаменитом музее, однако не смешивать это с делом, с работой, с борьбой за существование, с конкуренцией, наконец. Может быть, те, кому это удается, они-то и есть люди настоящего успеха — в бизнесе ли, в политике или даже в искусстве? Загадка.

Но все хорошее кончается.

Плохое, впрочем, кончается тоже, но до конца плохого мы обычно не успеваем дожить, а вот то, как кончается хорошее, мы, как правило, созерцаем воочию.

Пришло письмо, за ним еще одно. Потом Сигрид вызвала такси — у них в поместье был телефон, представьте себе. На такси она поехала на железнодорожную станцию, где был телеграф и пункт для телефонных переговоров с заграницей. Вернулась смущенная, нахмуренная. За обедом опять несла какую-то околесицу о том, что человек, которого она любила всю жизнь… и так далее и тому подобное. Мама сказала, что у нее болит голова, и ушла к себе. Отец дослушал, но так ничего и не понял.

Мама потом упрекала его.

— Ты что, совсем уже память потерял? — говорила она, промокая глаза платочком. — Неужели не мог запомнить, что это за человек, к которому она едет? Хотя бы где он находится, в каком городе, в какой стране, наконец. Я же говорила тебе, что нужно пить таблетки для укрепления памяти.

Отец разводил руками.

— Не хватало еще, Магда, чтобы мы из-за этого поссорились.

— Да я не ссорюсь, — возражала мама. — Я просто в отчаянии. Сделай что-нибудь.

Отец, который в бесконечных обсуждениях дочкиных выходок всегда бывал на стороне жены и сына, на этот раз вдруг сказал:

— Но в конце-то концов, ей уже исполнилось двадцать девять лет. Ну что я могу сделать? Она взрослый человек.

— Ты что, на ее стороне?

— Да ни на чьей я не на стороне, — говорил отец слегка заплетающимся языком.

Он, видимо, сильно переволновался, и у него начались «мозговые явления», как называла это мама. Они с Хансом в последнее время часто обсуждали отца — то, как он стал быстро уставать, утомляться, забывать, иногда терял нить разговора, иногда подолгу смотрел в одну точку. Раздражаясь, искал в буфете любимую рюмку зеленого стекла, меж тем как она стояла у него ну прямо перед носом. «Мозговые явления, — шепотом говорила Магда Якобсен. — Ему надо пить что-то для укрепления памяти».

— Ничего поделать не могу, — повторял отец, — и ни на чьей я не на стороне, ни на твоей, ни на ее. Она са-мо-сто-я-тель-ный че-ло-век, — произносил он, будто скандируя.