Евгений Рякин - Путь

— Доктор, с-с-сука, — сплюнул Аттал, услышав ненавистное имя и отреагировав, как бык на красную тряпицу. — Знал бы, убил бы при первой встрече, говноеда. Я же тебе тогда нормально приказал доставить ко мне его, без проблем.

— Хозяин! — принялся обиженно оправдываться связанный в гробу Валера. — Ты мне сказал доставить его. Я парням передал, чтобы они притащили его к тебе…

— Блять! Между доставили и приволокли — большая, жёваный ты хер, разница! Доставить — это вежливо взять и привезти на место со всем этим, как его, блять! Со всем уважением, а притащить — это как Кащей с Тяпой сделали! И сами по… э-э-э… по рогам получили, и меня подставили, и Доктора с Ильсидом каким-то образом связали. Ну что, блять, за мудаки со мной работают?!

— Хозяин, у меня, наоборот, представление о слове «доставить», как о трупе, о неживом человеке. А то, что Кащей сделал, я бы назвал не притащить, а арестовать…

— Ты, блять, э-э-э… этимолог грёбаный! Тебе три шага до могилы, а ты диспуты устраиваешь? Совсем фляга свистит? Давай возвращаться в начало. Ничего ты мне не рассказал этакого, понял? Я не знаю, Алиса ли подговорила Вуйчиков или Вуйчики Кащея, мне ясно одно — они думали, что я через пару дней умру. Что им оставалось делать? С их точки зрения они совершали неглупый поступок, так что…

— Ничего ты не знаешь, Аттал Иванович! — вытаращил глаза Берет.

— И чего, по-твоему, я не знаю? — недоверчиво хмыкнул Аттал.

— А того, что Алиса знала о твоём неопасном положении.

— Откуда ей это было знать? Гаврилович сказал — всё!

— Насвистел он! И Алиса знала это, и Комар знал.

— Алиса знала? И Витя Комар? Но откуда?

— Так Доктор же нам об это сказал!

— Доктор? А он-то как, вообще?..

— Его же Алиса привезла!

— И что случилось?

— Он тебя осмотрел.

— Ну, ну, а дальше-то что?

— Узнал у Вити, что произошло.

— В это я вник, ты дальше тарахти!

— Что дальше? Доктор поставил диагноз.

— Что за диагноз? Мне из тебя щипцами тянуть?

— Не надо щипцами. Саня сказал, что ты поправишься.

— Погоди, то есть дочь знала, что я очнусь? А что дальше?

— Алиса заскандалила, заорала, что всё равно будет первой леди!

Аттала аж ударило в грудь, а Берет продолжал убивать:

— Они с Колькой знали о том, что ты выздоровеешь.

Аттал почувствовал, что земля уходит из под ног.

— Просто она всегда хотела быть звездой.

Аттал припомнил эти слова дочери.

— У Кащея тоже есть амбиции.

— Так оно, — подумал Аттал.

— Они тебя предали!

Хозяина повело.

Он качнулся.

Не упал.

*

— Хозяин, а ты теперича простишь меня? — даже с издёвкой задал вопрос Валера после того, как к покачнувшемуся Атталу подскочили перепуганные Сэм с Мироном. Он со мстительным злорадством наблюдал за состоянием хозяина Ахеи, которого словно хрястнули обухом по голове так, что до него даже не сразу дошёл смысл вопроса. Поэтому Валере пришлось повторить:

— Так что, хозяин — сдержишь слово? Или напиздишь как всегда?

Тот встряхнул головой, набычился, оттолкнул приблизившихся парней, даже фыркнул на Мирона. Приблизив побагровевшее лицо, он зарычал сквозь зубы:

— Нет, Валерка, сукин ты сын! Нет уж! Ты же знаешь, что не прощу, — медленно приходя в себя, ответил его бывший хозяин, отдыхиваясь. Внезапно он расширил глаза, вспомнив: — Кстати! А деньги? Где деньги, сука? — встрепенулся Аттал, досадуя, что сначала не выведал у смертника, куда тот дел награбленное. — Говори, а не то…

— Я, в отличие от тебя, своё слово держу, — горделиво бросил Берет, пытаясь расправить стянутые верёвкой плечи. — И про деньги расскажу. — Он поёрзал, пытаясь выбраться из туго закрепленных пут — тщетно. — Ш-ш-што рассказывать? Потратился я. Давно хотел их в легал пустить, а тут Доктор подвернулся, вот я и сообразил, куда состояние пристроить. Да, ты прав, это я влил с твоих дропов туеву хучу рублов* (инвестировал через подставных лиц много денег) в Гильдию Ганзы, и теперь они все в стройке.

— Сука ты! Всё влил! В Ганзу, блять! Ох ты и придурок, Берет! — Аттал покрутил головой, сжав виски руками, и тяжко выдохнул. — Нет, чтобы… Эх, — махнул он рукой. — Да хера ли тогда с тобой разговаривать? Давай кончать с этим делом, не люблю долго прощаться, на слезу тянет старика, — нервно хмыкнул он. — Есть последнее желание? Не просись на волю, бесполезно…

— Я понял, — снова бестактно прервал хозяина Берет, глубоко задышав. — Есть желание — Санька не трогай. Он случайный человек.

— Этот человек всю жизнь мне исковеркал!

— Я понимаю, но лучше не лезть в игру случая.

Аттал скривился, будто услышав полный вздор.

— Ладно тебе. Я поговорю с ним, а там посмотрим.

Берет благодарно кивнул, принимая такой вариант.

— Скажи ему, что только первый закончился. Он поймёт.

— Я тоже понял, не волнуйся. За первым кончится и второй.

Берет глянул на хозяина, глубоко вздохнул и выдохнул слова:

— Да не тяни уже, Аттал — режь давай! Мне больше нечего сказать.

— Не, — брезгливо ответил босс, — кровища хлынет, испачкаюсь ещё. Не.

Валера побледнел, предвкушая беду. Даже не так — он посинел от ужаса, представив, как его, совершенно живого и здорового человека, живым закапывают в землю, в которой он так и остается гнить. Сначала заколачивают крышку, а затем орущего отправляют в безжизненное зимнее чёрно-белое безмолвие берёзовой рощи на окраине болот, заталкивают в широкую пасть земли, засыпая ею же сверху. И от этого страх расползался волнами по телу, потому что норадреналин — гормон ярости, имеет, увы, весьма кратковременный период действия, и, когда его действие заканчивается, в крови остаётся лишь погружающий в ужас адреналин.

— Да ты не бойся, — захохотал Аттал Иванович, глядя на испуганного подручного и неторопливо вынимая из кожаного чехла под левой рукой широкий кинжал. — Я не буду тебя живым закапывать, я же обещал, что не буду. Ох, ты, трусишка. И резать я тебя не буду, не ссы. — Он откинул полы пиджака Берета и провёл по его груди, ощупывая рёбра. — Я тебя заколю! — деловито произнёс он, найдя какую-то точку на теле жертвы. — Во-первых, крови меньше. Во-вторых, — он приставил нож к выемке между рёбрами, — напоследок на твою… э-э-э… твоей рожей налюбуюсь. Кстати, ничего больше не хочешь мне сказать? Нет? Ну и сдыхай тогда, гниль! — и Аттал Иванович, надавив сверху, с силой всадил остро отточенный нож между рёбер Берета, в его непрерывно бьющееся сердце, разрезая стучащий красно-бордовый комочек пополам. От дикой боли, от ярости и страха у Валеры вылезли глаза из орбит, он выпучил их, вздув вены на шее, и, уставившись в самую суть Аттала, прохрипел:

— Ты мудак, хозяин! Какой ты муда…

Аттал резко вытянул кинжал вращательным движением, и внутреннее кровотечение с такой силой хлестануло в разные стороны, что последнее слово Берет выхаркнул уже вместе с окрашенной гемоглобином плазмой, вырывающейся из его рта алыми сгустками, смешанными со слюной. Он затрясся, выгнулся и опять потрясся, конвульсируя в одном ритме с кровью, разливающейся прямо внутрь тела. Потом ещё что-то прокряхтел, зажмурился и, пару раз вздрогнув, окостыжился, приоткрыв рот с вывалившимся посиневшим пеньком языка.