Вера Богданова - Павел Чжан и прочие речные твари

Во рту был небольшой кусок чего-то соленого и скользкого. Павел проглотил его.

На крик сбежались все, от завуча до завхоза. Приехали полиция и скорая, по скорой увезли Мишаню, полиции достался Павел. Уже в отделении навалилась слабость. Очень хотелось прикорнуть хотя бы на неудобном стуле, куда его усадили, но вечно дергали кислые дядьки в форме, задавали кучу вопросов. Павел даже сказал им про Краснова, но ему велели «закрыть пасть, пока зубы на месте». Потом его оставили в покое, несколько часов Павел провел в комнатушке без окон. Ненадолго задремал, сев на пол, на рюкзак, спиной к стене.

Вечером его выпустили. Павел ожидал увидеть директрису или на крайняк Борисовну, кого-нибудь из детдома. Но у выхода из отделения стоял Краснов. Без лишних слов он усадил Павла в машину и вернул в группу лишь следующим утром. Дня три Павел не мог сидеть, и срать нормально тоже. В психушку его так и не отправили, хоть и грозились часто. Наверное, Краснов подмазал.

После той драки Павла прозвали бешеным, а учителя морщили нос и тянули «шва-аль», совсем как Борисовна. Даже Марьниколавна теперь обходила его стороной. Мишаня в школе больше не появлялся, вроде как его перевели на домашнее обучение. Настало темное время, которого Павел почти не помнил. Он плюнул на Пекин, стал давиться дешевым китайским куревом с привкусом скошенной травы. Тряс мелкоту на мелочь, прочих не подпускал к себе, и дрался не на жизнь, а на смерть. Ни с кем не дружил. Перестал что-либо испытывать, когда приезжал Краснов, ни страха, ни стыда – ничего, лишь чистая ненависть, остывший и замерзший концентрат.

Спустя какое-то время он понял, что надо как-то выбираться, не себя топить, а тех, кто это заслужил. Прошел через скандал и суд, обжился в новом детском доме, наверстал упущенное в школе, писал простенькие игры для арок, увлекся мотивационными лекциями и IT-подкастами, на год раньше выпустился – не без помощи директрисы, та была лишь рада от него избавиться. Он сдал все экзамены на высший балл, прошел в «вышку», бросил курить, надел костюм. Отказал мужичкам, подкараулившим его у института и предложившим перебраться в академию ФСБ: он собирался эмигрировать, а не пожизненно сидеть в России. Он не бухал, не матерился, брился через день, мазал руки антибактериальным гелем, тренировался в зале и пил много простой воды без газа, комнатной температуры, не меньше полутора литров в сутки.

Но Шваль, сожравшая кончик Мишаниного носа, осталась в нем – и после возвращения Краснова оживилась. «Что будем делать, Паша?» – спрашивала каждый день.

Что делать-то?

– Привет, Лилёк! – зычно окликнул Игорь с порога. Лишь потом заметил, что кафе забито полностью, на крик пооборачивались люди. Неодобрительно смотрела колхозница с советского плаката, прижав палец к губам, под ней крупными буквами алело: НЕ БОЛТАЙ.

– Простите… – пробормотал Игорь и двинулся к барной стойке, за которой его ждала, улыбаясь, посвежевшая загорелая Лиля. Склонившись к ее уху, он прошептал: – Слушай, я не знал, что в субботу утром такой аншлаг.

– Так у нас через полчаса встреча с Терняевым, – бодро ответила Лиля.

– Терняев – это кто?

Лиля вскинула розовые брови. Теперь неодобрительно смотрела она, совсем как женщина на плакате.

– Он писатель. Игорь, о нем весь год блоги трубят. Ты не читал «Последнего волка»?

– Я блоги не читаю, – отмахнулся Игорь, подумав, что и художку он читал в последний раз в прошлом году, если не раньше. Он помнил только, что привез этого «Волка» пять штук и на обложке было что-то синее, абстрактное.

Маленькая и стройная, Лиля походила на пичужку с острым носиком, всегда носила очки – не арки, а просто фальшивку с прозрачными стеклами и стразами на дужках. Она облизнула пирсинг на губе, наклонилась, доставая зёрна с нижней полки, и платье облепило круглый зад. Игорю вспомнился этот зад с того же ракурса, но без одежды, крупная родинка на правой лопатке, похожая на мятую ягоду брусники, и блестящие от пота плечи. Теперь на этих плечах в вырезе платья Игорь заметил белую полосу от лямки купальника.

– Как отдохнула? – Снова вышло слишком громко, и Лиля приложила палец к губам.

– Хорошо, – ответила еле слышно. – Каталась на слоне, на каяке плавала.

«Одна?» – Игорю хотелось уточнить, но он прикусил язык. Не его это дело, с кем Лиля отдыхала. Еще решит, что он клеится.

Мало-помалу она разговорилась. Рассказала о Таиланде и каяках, о том, как быстро прошла таможню с новой идентификационной картой САГ, в обход шеренги туристов из других стран, как боялась стай рыжих обезьян у шоссе и наблюдала рыбок на мелководье, крабиков, что прятались в песке, быстро закупоривая норки. Как Игорь понял, она впервые побывала за границей и очень впечатлилась.

Он бывал в Азии, но остался равнодушен. Жара и высокая влажность делали его вялым и инертным, и даже прекрасное прозрачное море не помогало взбодриться. Только после захода солнца Игорь ненадолго приходил в себя и начинал соображать – ровно до бара, в котором они с другом ежевечерне оседали. В баре он опять проваливался в жаркое беспамятство, на этот раз другого толка, и приходил в себя лишь утром, дай бог в своей постели. В итоге Игорь отдыхал после того отпуска еще неделю, уже в Москве.

Их разговор прервала новая бариста. Широко улыбаясь, она вышла с кухни и по-мужски крепко пожала Игорю руку. Бывшая пловчиха с короткой стрижкой, она быстро выучила свои обязанности и по-спортивному ловко с ними управлялась. Симпатичная, общительная, то, что надо для кофейни. Лиля следила за их рукопожатием внимательно, что-то выискивая у Игоря в лице.

– А ты новую девочку нанял, – отметила с легкой тревогой, когда пловчиха ушла к клиентам. Кофе-машина под Лилиными мягкими руками послушно плевалась в чашку, урча и вздрагивая. – Оксана ушла?

Как будто она не знала, что ее подругу выгнали. Наверняка та Оксана еще в Таиланд писала Лиле и жаловалась на нелегкую судьбу.

– Ее ушли. Она хоть раз вовремя приходила?

Лиля отвела взгляд, дежурно соврала, мол, всегда вовремя, ну, опаздывала пару раз, но это потому что у нее ребенок маленький, ты не думай. Потом добавила, что все-таки решила увольняться.

Игорь упросил ее задержаться месяца на три, до осени. Лиля быстро согласилась и ждала еще чего-то; возможно, что Игорь вдруг одумается, призна́ется ей в любви, скажет, что наконец всё понял, прости меня, останься здесь навечно.

Но признаваться Игорь ни в чем не собирался. Так даже лучше было, что Лиля увольнялась: после той пьяной ночи между ними выросла незримая стена из невысказанных слов и Лилиных желаний и обид. А Игорь был бы и рад вернуть всё в дружеское и деловое русло, но поздно.