Пенелопа Дуглас - Доверие [litres]

Они были красивы и талантливы. Почему мне не удается подобрать ни одного душевного слова, чтобы выйти на трибуну и исполнить свой последний дочерний долг перед родителями?

Я должна быть способна это сделать.

Но нет. Каждая сахарная сентиментальная ложь заставляет меня чувствовать себя фальшивкой. Не могу произнести эти слова, потому что я потеряла вкус к неискренней жизни.

– Ты загорела, – говорит Мираи.

Перевожу взгляд на нее. Очки свисают с пальцев женщины, ее волосы собраны в тугой низкий хвост.

Мираи отлично выглядит. Она в черном костюме – юбка-карандаш плюс пиджак с блестящим ремнем – и туфлях на высоком каблуке. Зато наш персональный шопинг-ассистент думает, что мне по-прежнему двенадцать лет, судя по платью, которое она подготовила. Я прячу его под длинным черным пальто. Мираи, похоже, имеет в виду мое лицо – единственный видимый участок кожи.

Киваю ей в ответ.

– Тебе там понравилось?

– Да, – бормочу я.

Они мне понравились.

Пустующее место возле меня сильно удручает. Жаль, что Джейка здесь нет. Он ведь предлагал приехать. Только мой длинный язык все испортил, и я отказалась.

К тому же я почти не ела с момента приезда. У местной еды совсем другой вкус.

– Я созванивалась с ним, пока ты гостила в Колорадо. С твоим дядей. Боялась, что он окажется сволочью. – Она тихо смеется. – У него тот еще характер.

Улыбаюсь себе под нос, повернувшись обратно к окну.

– Да уж, – шепчу я.

Однако меня переполняет гордость. Мне нравится, когда он такой.

– Кстати, я их пригласила. Предлагала оплатить перелет.

– Ван дер Берги никогда не покинут Колорадо.

Ной – может быть. Джейк – не по собственной воле. А Калеб… Невозможно представить его в любом другом месте.

Мое дыхание становится неровным. Я гадаю, который сейчас час на пике, и чем они занимаются. Ной, вероятно, проводит тестовые заезды, тратя на это гораздо больше времени, чем позволено. Когда он вернется, Джейк наорет на него и отправит в дом помогать мне с ланчем…

Опускаю глаза.

Но меня нет на кухне. Парень будет готовить ланч один. Или поедет в город за чизбургерами.

Интересно, Ной свел то пятно с сиденья? Зная его… он просто оставит все как есть. Порой мой кузен слишком ленив.

– Первым произнесет речь преподобный, – говорит Мираи, – затем я, Джордж Палмер, Кэсиди Ли и Дельмонт Уильямс.

Откинувшись на спинку сиденья, я смотрю через лобовое стекло на катафалк, транспортирующий моих родителей сначала на церемонию прощания, потом в крематорий.

Горло сдавливает.

– После этого преподобный спросит, не желает ли кто-нибудь сказать несколько слов, – продолжает она медленным, мягким тоном. – Если решишь, что хочешь высказаться, не стесняйся, ладно?

Мираи объясняет мне протокол, будто ребенку. Словно боится, что я проснусь и зареву, если она повысит голос.

– Тебе не обязательно так говорить. Я не сплю.

Женщина смотрит на меня, глубоко вздохнув. Ее глаза начинают блестеть, поэтому она отворачивается, чтобы я не увидела.

– Помнишь свои ночные кошмары? – спрашивает Мираи, глядя в окно. – Мы обсуждали их, когда ты была маленькой.

Они возобновились в Колорадо. Я не рассказала ей, и не собираюсь.

– Приступы случались каждую ночь. Мы тебя будили, успокаивали, чтобы ты перестала кричать, после чего опять укладывали спать.

Помнится смутно. Это было в далеком детстве.

Она сглатывает.

– Как-то раз я дождалась, пока ты заснешь, а потом осторожно легла на кровать возле тебя.

Переведя взгляд на меня, Мираи сообщает:

– Ничего. Никаких кошмаров. Следующей ночью то же самое. Тебя не мучили кошмары, если я спала рядом.

Мой подбородок трясется. Стискиваю челюсти, чтобы остановить дрожь.

По ее щеке скатывается слеза.

– Ты просто нуждалась в том, что нужно всем. В родном доме, – шепчет она.

Стараясь контролировать дыхание, сжимаю кулаки.

– Это не место, Тирнан, а чувство, – голос Мираи дрожит. – Даже после того, как ты переросла кошмары, все равно спала не дольше четырех или пяти часов в том доме. С ними. Вот почему я не расстроилась, когда они отправили тебя в школу-пансион в одиннадцать лет. – Шмыгнув носом, она не сдерживает рыданий и отводит взгляд. – Надеялась, что ты наконец-то нормально поспишь.

Машина останавливается, дверца открывается. Женщина быстро надевает очки, вытирает слезы и выходит.

Мне требуется несколько секунд, чтобы привести в движение свои конечности.

Это чувство.

Чувство, а не место.

На миг закрыв глаза, ощущаю солнце на пике, согревающее мое лицо. То, как обвиваю руками своего дядю, сидя сзади него на лошади.

Я выбираюсь из салона, едва обращая внимание на камеры и болтовню репортеров, слепо следую за Мираи по ступенькам в церковь. Люди разговаривают со мной, берут за руку, обнимают, однако я не в состоянии думать.

Меня мутит.

Зачем я вернулась? Мне казалось, я должна принять участие, быть здесь. Ведь это правильно, да?

Проглатываю ком, поднимающийся в горле.

Вокруг толпятся зеваки, жадно выжидающие чего-то. Хоть мне и не хватило духу открыть свои социальные сети, самоубийство родителей явно до сих пор остается актуальной новостью.

Черт, кто-то из режиссеров, вероятно, уже пытается продать нашу историю продюсерской компании, чтобы зрители оплакали смерть матери и отца в каком-нибудь фильме, где их изобразят идеальными, влюбившимися друг в друга с первого взгляда. А я, их любящая дочь, продукт их Шекспировской трагедии, стану значимым персонажем лишь в конце… когда буду стоять перед их надгробием, с улыбкой думая о том, что они наконец-то вместе навечно.

Я сажусь с Мираи в первом ряду. Единственный плюс ситуации – никто не ждет многого от скорбящего ребенка, поэтому я могу сидеть молча и в кои-то веки не казаться странной.

Снова закрываю глаза за линзами очков. Два дня назад я делала игрушки для лошадей – контейнеры из-под молока, набитые морковью и яблоками, с которыми животные могли бы повозиться, прежде чем добудут угощения. Они уже опустошили эти контейнеры? Калебу плевать, Ной, наверное, не заметит.

Не знаю, давно ли началась церемония, но, когда Мираи подталкивает меня локтем и шепчет на ухо: «Очки», напоминая, что нужно их снять, я открываю глаза и вижу перед собой гробы.

Сняв очки, аккуратно складываю их и убираю в карман.

В течение следующего часа люди один за другим произносят речи, делятся историями, которые я никогда не слышала, рисуют совершенно незнакомые мне образы. Я сижу и слушаю, как Мираи говорит о том, насколько почетно было являться частью жизни Ханнеса и Амелии, поддерживать их работу, а Кэсиди (без двойной «с») и мистер Палмер рассказывают об их юности, ранней карьере. Особенно подчеркивается благотворительная деятельность родителей. Наверное, публицист посоветовал почаще упоминать об этом, чтобы люди вспомнили: то, каким образом они покинули мир – не самое главное.