Фридеберт Туглас - Золотой обруч

Но все более устрашающей и быстрой становилась схватка. Налетали друг на друга, сталкивались уже целые войска. Толпы людей раскалывались, словно измельченные железным катком. Какой-то гигант чугунными руками рушил дома, людей и деревья.

Снег потемнел от крови, на рыночной площади вдоль и поперек лежали тела, упавшие лошади били в воздухе ногами.

Потом какая-то невидимая сила стерла опрокинутые экипажи и трупы, и вся картина подернулась смутной дымкой.

Но вскоре она рассеялась, и показались несметные, но стройные ряды, гордо шагавшие под сотнями развевавшихся знамен. Сказочная процессия ширилась и удлинялась до бесконечности.

Улицы уступами громоздились одна на другой, процессия извивалась змеей, знамена плескались до небес; по всему небу раскинулись волнующиеся людские ряды — они шагали тяжко, словно бронзовые гиганты, и легко, словно туманные видения.

Потом все начало исчезать, словно завеса простерлась над небесным простором, только тихонько падал снежок, потом лучи рассеялись, словно дым, и лишь свинцовое, серое небо осталось над морем и островами.

Солнце опустилось низко.

Сквозь пепельное облако пробивался красный отсвет, отражавшийся в воде, словно окровавленный меч. Это был холодный свет, от которого становилось больно, — он переливался черным и красным, впитывался в воду и в землю, вбирая в себя все.

Островитяне стояли словно пьяные. Потом прокатился нарастающий гул. Была какая-то минута, когда крики смолкли, но потом снова взорвались такой же бурей.

Никиас стоял неподвижно, широко открытыми глазами уставившись на небо. Он все еще видел там всадников с развевавшимися знаменами. Он провел рукавом по лбу, но видение все еще пламенело перед его глазами и в его душе.

Корас протирал глаза, стараясь проснуться, но кругом он увидел таких же потрясенных людей и не понимал, что же случилось. Он все еще видел костлявые руки и жалкие, согбенные фигуры торопившихся женщин.

Только Клеон усмехался насмешливо. Жилистыми руками он хлопнул по своему кожаному фартуку и сплюнул в подтверждение своих слов:

— Иных нипочем не согнешь, только сломаешь, — пробормотал он про себя. — Кто не покорится, тот возьмет верх. Пусть бьют сильнее, чтобы людям захотелось дать отпор. Сильнее, сильнее! — крикнул он в толпу.

Вдруг поднялся ветер. Море запенилось красновато, и солнце опустилось в него, словно кровавая чаша. Ветер срывал жалкие крыши с домов и жалкое тряпье с людей. Лица женщин посинели, а мужчины стояли угрюмые, спрятав кулаки в карманах.

— Не всякому даже собственной смертью дано умереть, — сказал Клеон, — так что же говорить о жизни. Даже небо не всем принадлежит, не говоря о земле. И как сможет в последний, Судный день восстать тот, кто не восставал и при жизни!

Говоря так, он переложил топор на другое плечо и, засвистев, пошел. Он пошел к причалу островного старейшины.

Люди глядели ему вслед. Они вдруг увидели богатый дом старейшины, его прекрасные рыбные угодья, его вспаханные поля. А потом они увидели самого старейшину, стоявшего в воротах и злобно глядевшего на всех.

Корас поспешно натянул корзину на голову и быстро ушел.

Но, отойдя подальше, он сказал своей иссохшей жене и хилым детям:

— Несправедливо, что мы собственное свое поле должны возделывать для чужого…

Больше он на этот раз ничего не подумал.

Никиас постоял еще минутку, потом погнался за разбежавшимся стадом, мысли его разбежались еще дальше. Все прежнее показалось ему вдруг далеким, все личные заботы куда-то отступили, и он видел только большие развевающиеся знамена.

Вместе с поднявшимся ветром быстро наступила тьма, но в деревне никому не хотелось спать.

Мужчины ворочались с боку на бок, потом встали и отправились к Клеону. Тот сидел при свете фонаря в рыбном сарае островного старейшины, почесывая спину собаке Никиаса, и, не подымая головы, говорил:

— Так-то, братец, все мы запаршивели, и все мы собаки. Только рычим меньше, а кусаться и не думаем. Человек — это собака навыворот, собака низшего сорта. Так-то, братец… Ты меня не понимаешь, но думаешь, сам я понимаю людей?

Потом он вдруг поднял голову и спросил решительно:

— Хотите земли? Хотите свободы? Ненавидите вы рабство?

И пришельцы ответили в один голос:

— Да!

В эту ночь все долго оставались вместе, разговаривая шепотом. Корас вздыхал, качая головой, — лицо его горело, словно от жара. Никиас махал руками, а Клеон всех распалял своими едкими насмешками. По домам разошлись поздно, пряча фонари под полами одежды, которую рвала и трепала буря.

Утром толпы людей собрались на дворе островного старейшины.

— Кто назначил его островным старейшиной? — вдруг спросил чей-то голос.

Никто не знал. Отец его был старейшиной, дед также. А дальше все терялось во мраке лет. Лишь теперешние его дела были яснее ясного.

Люди заявили, что хотят видеть островного старейшину, и тот вышел с удивленным лицом, еще продолжая жевать хлеб. Что им угодно, мягко спросил он.

Пусть даст отчет по церковной казне, сказали ему. Пусть отдаст деньги вдов и сирот. Пусть не распоряжается землями общины.

— Мы голодаем, — сказал Корас за спинами других.

— Мы хотим свободы! — крикнул Никиас, стоя впереди всех.

— Свободы берите сколько угодно, — сказал островной старейшина, поглаживая бороду, — но свои права я унаследовал от отца и деда.

— Мы не знаем твоего отца и деда! — крикнули ему в ответ. — Мы хотим получить то, что принадлежит всем!

Но вдруг старейшина исчез, а из всех окон и дверей высунулись стволы ружей.

Старейшина давно приготовился ко всему. Дом был полон вооруженных десятников и подручных.

— Собака! — крикнул Клеон, вырываясь вперед. — Хочу и тебе почесать спину!

Но в это мгновение грянули выстрелы, и труп Клеона скатился с крыльца. В ту же минуту кто-то закричал: «Пожар! Пожар!» — и все увидели столб дыма на краю деревни.

Люди во весь дух побежали туда и увидели, что горит лачуга одного арендатора. Но самое странное — они застали слугу старейшины, смоляным факелом поджигавшего соседний дом, и тут же его убили.

Тогда вооруженные толпы бегом вернулись к дому островного старейшины. Туча камней полетела в двери и окна, разрушая все. Но тут же снова загремели выстрелы, обагряя землю кровью.

Так началась кровавая схватка.

Это было жестокое опьянение. Это был бушующий гнев, искавший выхода в действии.

Мужчины бросались в сражение с топорами и ломами в руках, женщины, словно грудных детей, таскали камни в фартуках. Раненых уносили на лестницах, здоровые по телам павших кидались в бой.

В этой суматохе никто не заметил, как одинокая лодка вышла в море. Островной старейшина бежал. Он слышал удаляющийся шум битвы и видел, как столб огня взвился над его домом.