Фридеберт Туглас - Золотой обруч

Время от времени на этом прекрасном ландшафте открывался и более широкий вид: с одной стороны показывалось бирюзовое море со своими островами, а с другой — вулканические холмы с кратерными озерами. Склоны холмов были словно покрыты светло-зеленым плюшем. В центре этой идиллической картины виднелся вулкан Сольфатара, из которого тянулась к небу тонкая лента дыма. Я хорошо знаю, что, по утверждению геологов, он не должен этого делать. Но поскольку геологов больше не осталось, то и вулкан волен в своих действиях.

Мы задержались на два дня в Байе. Место с таким прошлым! Гораций, Марциал и Проперций превозносили его, как самое веселое на земле: бесконечные морские прогулки по заливу, музыка, песни и любовные приключения! Но совсем недавно в мои руки попал старик Сенека с его сетованиями на жизнь в Байе. Надо же было такому ворчливому и брюзгливому моралисту явиться в этот всесветный Вавилон! На свою беду, он поселился в гостинице, в нижнем этаже которой господа брали ванны. Там горланили игроки в мяч, вопили в бассейне купающиеся, носились массажисты и мелочные торговцы, выгоняли с воплями воров, кравших одежду. Сенека уверял, что в этом бедламе не проживешь и двух дней.

Ему бы понаслаждаться теперешней тишиной! Байя еще до последней катастрофы была сравнительно тихим дачным местом, а теперь меня испугало среди здешних развалин лишь одно существо: помесь английского дога с гиеной…

Затем мы пересекли полуостров и спустились к Кумской равнине. Я еще издали различил почтенный холм акрополя, возвышавшийся над плоским берегом. То было расположенное среди лугов и полей старинное гнездо завоевателей, гнездо сухопутных и морских разбойников, более древнее, чем руины на склоне Сан-Эльмо.

Я, задыхаясь, вскарабкался на холм, пробираясь между почерневшими остатками стен, между кустами и ползучими растениями. Вид сверху объясняет, почему некогда этот холм настолько понравился ватаге греков, рыскавших по морю, что именно тут они впервые утвердили свою стопу на материковой итальянской земле. С одной стороны — безбрежное море, с другой — равнина, окаймленная горами, — к этому орлиному гнезду не подобрался бы незаметно ни один чужак!

Живем здесь уже третий день. Я с козами укрылся в сторожевом домике, а осел — в пещере Сивиллы под акрополем. Большей частью мы занимаемся тем, что бродим по участку между холмом и морем. После зимних мучений этот отдых кажется нам идиллическим. Надо только посмотреть, как неистовствует Амика, скачущая по буйной траве! И временами я вновь думаю: как было бы чудесно остаться тут навсегда. Подальше от волнующего прошлого, поближе к этим старым развалинам, чей век кажется вечностью!

По нескольку часов в день провожу на вершине акрополя. Кроме роскошного вида, меня еще удерживают наверху и раздумья о давних событиях, случавшихся здесь. Я, словно наяву, вижу былых искателей приключений, плывущих по морю и выискивающих место для высадки. Это шумный, непоседливый народ, но в его непоседливости и таятся побеги нашей культуры. Не они ли, эти самые кума́нцы, создали и латинский алфавит? В память о них я и пишу эти строки именно здесь, на холме кумского акрополя.

Снова оказался дома, и скорее, чем можно было ожидать. Едва дыша от страха, сбежал со своим стадом под покровом тьмы. Боюсь и думать, что теперь будет…

Последний день в Куме был необыкновенный. Уже привыкшие к свободе животные паслись у подножья холма, а я лежал наверху, наслаждаясь покоем. Дело шло к вечеру, в безоблачном небе пылало солнце, а с моря тянуло легкой прохладой. Возможно, я даже задремал на миг. И все еще видел из-под прикрытых век красную бабочку, покачивавшуюся на виноградном побеге, да слышал, как в траве жужжит шмель. Затем я канул в темную пустоту и, почти тут же очнувшись, удивился внезапному предчувствию беды. Я сел и огляделся: вдали синели за дымкой горы и вздыхало опаловое море. Ничто не шевелилось, и я недоумевал, что могло меня встревожить. Но затем мой взгляд скользнул вниз, к морю перед акрополем, и я чуть ли не окаменел от испуга.

Там, в нескольких сотнях гребков от берега, виднелось нечто похожее на барку. Ветра не было, ее драный парус обвис, по обоим бортам барки вздымались по десятку весел. Отсюда, сверху, она казалась медленно приближавшейся сороконожкой.

На миг я растерялся, а потом сообразил, что они правят прямо к берегу! Я быстро отполз и, прячась за кустами, начал сломя голову спускаться вниз. Я падал, обдирал об ветки руки, из-под моих ног со стуком скатывались камни и щебень. Мои твари с прежним спокойствием щипали траву. Я подкрался к краю холма и увидел из-за него, как кучка людей вытаскивает барку на берег. Потом они засуетились и стали показывать на что-то руками, после чего часть из них зашагала прямо в мою сторону.

Я взглянул на обе дороги, по которым мог выбраться отсюда, — на любой из них меня бы заметили. Я все еще колебался, а когда до меня донеслись издали голоса, я собрал животных и загнал их в пещеру Сивиллы. Там я оставил их в глубине, а сам остался, на страже, у входа в пещеру. Вход почти совсем зарос диким виноградом, из-за листьев которого я и выглядывал.

Сперва я никого не видел, потому что пришельцы находились по другую сторону холма. А затем вдруг они появились в поле моего зрения. С десяток загорелых, бородатых мужчин в лохмотьях и отрепьях. Все они были так похожи, что я не мог отличить одного от другого. Продвигались они с опаской и разговаривали тихо, время от времени показывая на акрополь. И я надеялся, что они пройдут мимо меня и моего стада.

Но тут случилось нечто неожиданное. Сбоку, от меня вдруг промелькнуло белое пятно: это выскочила вприпрыжку Амика. Я и не заметил, как она улизнула из пещеры! И тут уже с обычной своей детской доверчивостью помчалась прямо к пришельцам. Те оторопели, а потом пронзительно закричали, забыв о всякой осторожности. Громко гогоча, они пытались схватить Амику, спотыкались, падали и снова вскакивали на ноги. Амика же шаловливо отпрыгивала в сторону, даже не, понимая, чего от нее хотят. Но затем в нее что-то метнули, и она упала. Козочка, правда, снова встала и жалобно заблеяла, но тут ее настиг один из преследователей и свернул ей шею.

Мало ли я видел убийств на своем веку? И разве сам я по неизбежности не принимал в них участия? И все же смерть этого беззащитного существа заставила меня содрогнуться. Однако я ничего не мог поделать. Я был стар, одинок и не смог бы даже быстро удрать. Пришлось мне остаться на месте, думая лишь о собственной безопасности.

Убийца схватил Амику за ноги и оттащил ее в сторону. Вся шайка устроила там привал, развела костер и зажарила козу. Ели они, как дикари. Они жадно глотали мясо, с которого капал жир, и рычали от блаженства. А после опять отправились обследовать холм и, поднявшись по тропе наверх, исчезли из виду.