Маргарет Этвуд - Мужчина и женщина в эпоху динозавров

— Она в стенном шкафу в прихожей, — говорит Марта. — Ты, кажется, должен знать, где это.

Из-за снега Нат не взял велосипед. До метро — пять кварталов, но это ничего, ему хочется пройтись. Начинает болеть правая бровь, там, где Марта его ударила. Не рассекла ли она кожу? У нее на руке было кольцо. Его беспокоит не боль, а взгляд, каким посмотрит на него Элизабет.

Пройдя всего полквартала, он слышит позади себя голос Марты.

— Нат! Стой!

Он оборачивается. Она бежит к нему, поскальзываясь, в золотых туфлях, в красном платье, без пальто. Улыбается, злорадно блестя глазами:

Я только что приняла все таблетки из аптечки в ванной, — говорит она. — Шестьдесят две таблетки аспирина с кодеином, двадцать четыре штуки валиума. Решила, что ты, может быть, захочешь со мной попрощаться.

Очень глупо, Марта, — говорит Нат. — Это правда?

— Погоди, увидишь, — смеется она. — Погоди до пяти утра, и сможешь осмотреть тело. Черт возьми, можешь погрузить меня на тележку и отвезти в свой погреб. Там покроешь меня лаком. Больше не буду тебя ни о чем просить.

По следам Марты к ним приближается мужчина в костюме-тройке.

— Марта, — зовет он слегка жалобным тоном, будто выкликает убежавшую кошку.

— Марта говорит, что приняла все таблетки, какие нашлись в ванной, — сообщает ему Нат.

— Она только что оттуда. С какой стати ей было это делать? — спрашивает новый мужчина у Ната.

— Хватит меня обсуждать, как будто я вещь, — говорит Марта. Она слегка покачивается. Нат снимает свою гороховую куртку и протягивает ей.

— Возьми, — говорит он.

— Не надо мне, — говорит Марта. Она опять принимается плакать.

— Придется отвезти ее в больницу, — говорит Нат. Эта процедура ему знакома — он неоднократно проходил через нее с детьми. Нафталин, детский аспирин, противозачаточные таблетки Элизабет.

— Я не поеду, — рыдает Марта. — Я хочу умереть.

— Можно поехать в моей машине, — говорит новый мужчина. — Она у дома. — Нат хватает Марту подмышки. Она обмякает. Он тащит ее к машине нового мужчины, которая, оказывается, тоже новая — темно-синий «торино». У Марты сваливается одна туфля, новый мужчина подбирает ее и несет сзади, словно трофей, как на спортивном параде или в религиозной процессии.

— Дай мне эту чертову туфлю, — говорит Марта в машине. Она надевает туфлю, проверяет прическу, глядя в зеркало заднего вида. За рулем — новый мужчина; Нат сидит на заднем сиденье рядом с Мартой, чтобы, как сказал новый мужчина, «не дать ей ничего сделать». Когда они доезжают до отделения неотложной помощи Центральной больницы Торонто, Марта уже приободрилась.

— Вы меня не заставите туда зайти, — говорит она Нату.

— Не пойдешь сама — мы тебя потащим, — отвечает он. — Ты правда приняла таблетки?

— Угадай, — говорит она. — Ты большой специалист по женской психологии. Вот и вычисли. — Но она идет между ними двумя, больше не споря.

Она слушает, как они рассказывают медсестре в приемном покое про таблетки. Нат объясняет, что они не знают, приняла ли она таблетки на самом деле.

— А вы проверили пузырьки от лекарств? — спрашивает медсестра. — Они были пустые?

Нат говорит, что им не пришло в голову искать пузырьки. Они слишком торопились.

— На самом деле это шутка, — говорит Марта. — Они напились. Новогодние розыгрыши и все такое, и вот они решили, что будет очень смешно, если они привезут меня сюда и организуют мне промывание желудка.

Медсестра колеблется, сурово глядит на Ната и нового мужчину.

— Понюхайте, от них пахнет спиртным, — говорит Марта. — Они обычно не такие, а только когда выпьют. Видите, они подрались.

Медсестра косится на распухшую бровь Ната.

— Это правда? — спрашивает она.

— Они притащили меня силой, — говорит Марта. — Видите, у меня на руках синяки, это они меня хватали. Неужели я похожа на человека, который только что проглотил целый флакон таблеток? — Она вытягивает голые руки. — Хотите, я пройду по прямой?

Вторник, 28 декабря 1976 года

Леся

Леся встает в очередь к кассе в винном магазине. Давно уже у нее не спрашивают документов при покупке вина, но она все так же замирает. Каждый раз, когда ей нужно предъявлять документ, доказать, что она — это она, ей страшно, вдруг в документах что-нибудь окажется не в порядке или они будут на имя какого-то другого человека. Хотя самое страшное, что может случиться, — ее имя произнесут неправильно и бросят на нее взгляд, говорящий: мы думали, ты одна из нас, но теперь ясно, что это не так.

Она покупает бутылку вина, чтобы отпраздновать возвращение Уильяма, которое состоится сегодня вечером. Уильям сейчас в Лондоне, провинция Онтарио, празднует Рождество в кругу семьи. Разумеется (разумеется! она совершенно согласна!), ей нельзя было поехать с ним. В прошлом году, когда они так же расставались, ей казалось, что они в сговоре, оба посмеиваются над узостью мысли, ксенофобией и мещанством своих родных. В этом году его отъезд кажется ей предательством.

Впрочем, она не могла бы поехать с ним, даже если бы ее пригласили. Она должна была явиться к своим родителям на рождественский ужин, и послушно явилась, как делала это каждый год. Разве она может лишить их общения с единственной дочерью, единственным ребенком — их, которые (по общему мнению, ради ее блага) лишились целого полка сестер, братьев, дядюшек, тетушек, кузенов и кузин?

Дом родителей располагается не настолько далеко на севере, чтобы производить внушительное впечатление, как дома ее тетушек, и не настолько далеко на юге, чтобы обладать очарованием старины, как дома ее бабушек. Братья матери преуспели в торговле недвижимостью, сестра отца вышла замуж в семью, владеющую магазином фарфора. Ее родители вроде бы двинулись на север, но застряли на полдороге, на ничем не примечательной улочке к югу от улицы Сент-Клэр. Похоже, все их стремление к переменам, к новизне вылилось в один-единственный поступок — женитьбу друг на друге. Для гаража на две машины уже ничего не осталось.

У ее отца нет того хищного делового чутья (или живучести), которое, как считается, присуще всем евреям; инстинкта, повинуясь которому ее дед ходил от дома к дому, скупая старье; повинуясь которому ее бабка заполучила шесть швов на голове, защищая свою домовую лавчонку от юнца с железным прутом. Только повернись к ним спиной, они тебя до нитки обворуют. Правда, не китайчата. За теми следить не приходится. Отец Леси достиг своего нынешнего скромного процветания (цветной телевизор и подержанный «шевроле»), торгуя ношеными шубами, жвачкой и дешевыми карамельками — две штуки на пенни, каждая монетка — в копилку. И что, проявил он благодарность? Нет. Женился на шиксе [2]4, да еще на самой завалящей. (Как Леся.)