Любовь Каверина - Он строит, она строит, я строю

— Свадьба — это не главное. Гораздо важнее научиться общаться друг с другом. Чтобы общение обогащало.

— Чего это? Шуры-муры, а потом в кусты? Не, я человек прямой, если да — то женись, а нет — нечего девчонке и голову морочить.

— Тогда получается, как в «Скованные одной цепью».

— Кино, что ли?

— Нет, американский сценарий в «Иностранке». Там негр и белый, смертельно ненавидящие друг друга, скованы одной цепью. Они бегут из тюрьмы и вынуждены вместе бороться, помогать друг другу. Мне кажется, что если женятся, не научившись общаться, им также весело, как черному и белому в тюрьме.

— Чо трудно-то? Чо я, негр какой? Я сам их ненавижу.

— Плохо это. Расизм называется.

— Да ладно тебе. А хорошенькая ты сегодня — жуть! Вся розовенькая, глазищи стрекозиные. Так и сияют. Слушай, тебя кто-нибудь целовал?

— Нет. Почти что нет.

— А что у вас там на стене висит?

— Где?

— Ага! Вот теперь я первый!

Странно: взрослый человек, а радуется как ребенок, что сумел обмануть меня и приложиться губами к щеке. Разве это поцелуй? И вообще, глупости все эти поцелуи — непоцелуи, если Пшеничному достаточно было один раз дотронуться до моих ледяных ног, чтоб кожа до сих пор горела под коленкой, как обожженная.

— Старье твои лыжи. Пора выбрасывать.

— Они только выглядят такими, а по глубокому снегу, в лесу, очень удобные.

— Чего в лесу делать? Палками за елки цепляться?

— Ну что вы! Там же сказочно красиво. Чистый снег мгновенно стирает с глаз мозоли от прокопченных коробок домов.

— Ладно, примеряй сразу обе, посмотрим, как вышло.

— По-моему, все хорошо. Спасибо огромное, без вас я бы всю зиму в городе проторчала.

— Кто делал! С тебя причитается.

— Может быть, чай поставить?

— Чего вскочила? Чаем не отделаешься. А талия у тебя, ё-моё, прямо рюмочкой! Двумя пальцами можно задушить. Слушай, а соседи видели, как я сюда пришел?

— Конечно.

— А что они скажут, если я у тебя на ночь останусь?

— При чем тут соседи?

— Ладно, не боись, сказал, не обижу — значит, не обижу. Ну-ка, сколько там натикало? Ого! Пол-одиннадцатого! Пора. А то мне мать такую баню устроит!

Объяснила, называется! Ничего-то он не понял. Чуть даже приставать не начал, как «техникумовский»! Ведь, казалось бы, старше меня на девять лет, должен быть в сто раз умнее, а самых простых вещей не понимает. Для него существует только раз и навсегда заведенный порядок: сначала целоваться, потом на танцы (или, может, наоборот?), потом остаться на ночь, потом жениться (или опять наоборот?).

А для меня это долгий совместный путь, который может привести в город — дружбу или деревню — товарищество, а может, в поселок — общая работа или в столицу — семью, в страну — дом. Или может окончиться тупиком.

Как же мне ему объяснить, что мне больно, когда из меня выдирают отдельные куски: глаза, ноги, талию, а остальное выкидывают.

Вот ведь, живем в одно время, в одном городе, а разговариваем на разных языках. Может быть, это потому, что время для разных людей течет по-разному? Может он замаскированный ровесник бабушки, Ксении, Елены Яковлевны? И если мне вдруг придется выйти за него замуж, он тут же сбросит кожу молодого человека и останется в оболочке дряхлого Кощея?

Представляю, как он прикует меня к камню в темной пещере и будет высасывать кровь. Пока я не превращусь в прозрачную тень и не растаю.

Бр— р, уж лучше жить с бабушкой.

Новый год — новые хлопоты.

Погадать бы, пустые или нет. Ну-ка, на тарелках папиного сервиза: да-нет, да-нет… Нет, сервиз правду о нашей жизни не скажет, он не для нас служит, а для гостей. Интересно, ему все равно, чьим гостям служить папиным или Анатолия Петровича?

— Мам, розовые сервировочные тарелки перемывать?

— Конечно.

— Бабушка! Зачем ты яйца режешь, они же не для салата, а для корзиночек!

— Какие еще, к черту, корзиночки? Гости на носу, а они обеи, как чумички, в халатах бегают!

— Мам, скажи ей…корзиночки из яиц для черной и красной икры!

— Некогда мне с вашими корзиночками чикаться, небось, икру и так за милую душу слопают!

— Мам, ну что она яйца портит!

— Ничего, мартышка, не нервничай, успеем: пока гости подтянутся, индейка дойдет, а я уже с салатом почти управилась.

— Идите, одевайтесь, я дорежу салат. Вечно дождутся последней минуты, а потом бегают хвост задравши!

— Бабушка права, пойдем, дочура, ты мне обещала волосы уложить.

Как бы индейка у бабушки не пригорела. И в салат она все крупными ломтями порежет, придется переделывать. Хорошо еще, Ксения с Еленой по своим телевизорам сидят, не лезут в каждое блюдо.

— Мам, может, мы зря столько готовим? Вдруг Данилевские не придут?

— С чего ты решила? Они общительные, любящие жизнь люди, почему бы им не приехать пообедать?

— И Илья Самуилович — это все-таки, папины друзья…

— Что ж с того, что папины друзья? Они же не мещане.

— Может, им неудобно встречаться с Анатолием Петровичем?

— Глупости, Анатолий Петрович человек их круга, а люди одного круга стоят выше семейных неурядиц.

— Тогда, может, приличнее было бы пригласить их не сюда, а к вам в студию?

— Нет, для первого раза тактичнее собраться на нейтральной территории: тут и молодежь, тут и бабушка — все по-семейному, без нарочитости.

Та— ак, интеллигентные люди -это те, кто умеет не заметить, как соус, пролитый на скатерть, так и подмену одного человека их круга другим.

— Идите сами смотрите свою дурацкую птицу, я никогда индеек не жарила! Не могли по-людски студню наварить да пирогов напечь. Кому говорю: хватит с волосами вертеться, молоденькую из себя изображать! И ты тоже — хоть бы жениха постеснялась!

— Ба, ну что ты праздник портишь. Ты только посмотри, какая мама молодая и красивая!

— Действительно, переоденься, зайка. А ты, мама, полежала бы, чтоб при гостях не охать.

Жени— их! Надо же быть такой дурой, чтобы согласиться пригласить Николая. Мало неудобств с бабушкой, старыми и новыми друзьями, так теперь еще и Николай. Его-то никто не собирается принимать в «свой круг», так зачем заставлять меня маяться?

— Ты что это, доча?

— Да вот считаю, сколько надо корзиночек: предположим, каждому по две — одну с красной и одну с черной икрой. Значит, нас трое, Анатолий Петрович с двумя художниками — еще трое. Данилевский такой огромный, что один заглотнет четыре, жена Бориса Федоровича фигуру бережет, а Илья Самуилович так поглощен своим кино, что никогда не видит, что ест.

— Хорошо, что напомнила про фильмы, пойду, поглажу простыню для экрана, а ты попроси Николая открыть консервы и вино.

— Да, забыла, еще Николай…

Интересно, как мама относится к моему жениху? Внешне преувеличенно вежливо, каждый раз подчеркивая интеллигентное невмешательство в чужую личную жизнь. Как будто у меня может быть личная жизнь?! Ну, а внутри? Никак? Может быть, она подспудно надеется, что муж «из простых» — самое то для меня? Будет на кого взвалить наш брошенный домище?