Владимир Киселёв - Я – сварщик

В кладовой дюжий мужик – Цыпленков, жестикулируя пудовыми кулаками и пряча глаза в густых медвежьих бровях, говорил, обращаясь к слесарю Гибайдуллину, но адресуясь явно ко мне:

– Не могу я переваривать этих кляузников. Они мне – как серпом по горлу. Чем кляузничать, спросил бы – есть в цеху сушка для электродов? Что я – сверху сяду на электроды и буду их сушить? Выговор записали… С предупреждением… Чем выговор писать, лучше бы сушку обеспечили! Работаешь, стараешься – а тебе выговор… Я промолчал.

Через несколько дней меня перевели на участок полуавтоматической сварки, где работа требует меньшей квалификации. При всем старании на ручной электросварке я не выполнял даже нормы – не было уже необходимой твердости в руке, не хватало уверенности. Я огорчился сначала, а потом, оказалось, мне просто повезло. На участке осваивались новые полуавтоматы – небольшие, точные и очень производительные машины. Работать здесь было не только лестно (испытывалась новая техника!), но и особенно любопытно.

А когда дело наладилось, когда стало видно, что операции, которые требовали большого труда и времени при ручной электросварке, новые полуавтоматы выполняют быстро и просто – участок вышел на одно из первых мест на заводе.

Расстраивало меня только то, что я заболел насморком, непрерывно шмыгал носом и почти не выпускал из рук платка. Хорошо хоть, что при полуавтоматической сварке не нужно предохранять лицо от искр и глаза от сияния дуги – я совершенно не представляю себе, как можно пользоваться носовым платком в фибровой маске.

Впрочем, простудился не я один. По цеху гуляли ледяные сквозняки. От паровых батарей несло жаром, а двери с обеих сторон почти целыми днями – настежь.

Как-то в перерыве я присел возле обогревательных батарей рядом со старым сварщиком Егором Абрамовичем Апостолом – он в столовую не пошел, а неторопливо жевал взятый из дому бутерброд и запивал чаем из термоса.

– Болят мои косточки, – вдруг негромко сказал Егор Абрамович как-то совсем по-детски. Он глядел в одну точку и, очевидно, даже не заметил, что произнес что-то вслух. Я наблюдал такую привычку разговаривать самим с собой у многих старых сварщиков. Вероятно, сказывались годы, проведенные наедине с электросварочной дугой, заглушающей голос своим треском.

– Что, ревматизм разыгрался? – спросил я.

– В коленках ноет, – ответил Егор Абрамович. – Особенно от сквозняков этих. – Он посмотрел на меня подозрительно, не понимая, как я догадался о его мыслях, и вдруг предложил: – Пошли, хлопцы, к начальнику цеха… Сквозит так, что душу выдувает.

– А возьмем меня, к примеру, – сказал нам начальник цеха Семен Михайлович Ткач – большой, тяжелый человек в облезлой пыжиковой ушанке и с обмотанным вокруг шеи шарфом. – На меня чуть пахнет – и я простужен. Только встал после гриппа и снова схватил насморк. – Он извлек из кармана носовой платочек, обшитый цветным кружевом, вытер нос и конфузливо пояснил: – Своих платков не хватило. Пришлось у жены потихоньку взять. – Начальник цеха нас заверил: – Сегодня же будут приняты меры…

Действительно, «на заборе» появился приказ: «В результате того, что механик цеха т. Слипченко В. Д. не обеспечил цеховые двери противовесами, в цеху имеются сквозняки, что повысило заболеваемость коллектива рабочих и инженерно-технических работников простудными заболеваниями. За проявленную халатность объявить механику т. Слипченко В. Д. выговор».

Механик не остался безнаказанным. А сквозняки – сквозняки по-прежнему гуляли по цеху. На двери снова поставили не противовесы, а пружины, их сейчас же оборвали, так как через двери протаскивали оборудование.

Под Новый год появился длинный приказ с благодарностью коллективу цеха и со списком людей, премированных за хорошую работу. В этом списке были и кладовщик Цыпленков, и механик Слипченко, и даже я. И участок, и цех, и завод досрочно выполнили годовую программу, премировали нас щедро.

Второго января в первую смену я вышел на работу.

«С Новым годом! С новым счастьем!» – десятки раз за этот день слышал я и говорил в ответ. Но для меня новый год начался совсем не счастливо. Я получил выговор в приказе номер 1.

Произошло это так. У крановщицы, маленькой белокурой Настеньки, что-то случилось с краном. Настенька пришла в цех после десятого класса. Профессией она овладевала с трудом. В школе у них почему-то был уклон в сторону рукоделья, и до сих пор Настенька приходила в цех с каким-то вязаньем.

Я решил ей помочь и забрался в будку мостового крана. Я подергал за рычаги и – до сих пор не знаю, что я там сдвинул, – кран, который у Настеньки застрял на месте, вдруг с необыкновенной скоростью устремился по рельсам вдоль цеха.

Это бы еще полбеды, но на крюке висела конструкция, я боялся, что она кого-нибудь заденет, и, высунувшись из будки, кричал: «Осторожно!… Осторожно!…»

Настенька все-таки остановила кран. Она испугалась, побледнела и просила только об одном:

– Пожалуйста, больше ничего не трогайте… Сейчас придет механик…

Механик Слипченко не пришел, а прибежал, и я не решился бы не то что написать, а даже повторить вслух, что он мне сказал.

В приказе мне был объявлен выговор «за грубое нарушение техники безопасности, а Настеньке – за нарушение параграфа 166 инструкции котлонадзора, выразившееся в «допущении в будку мостового крана постороннего лица».

– Почему мне сначала был объявлен выговор с предупреждением, а потом выговор? – спросил я у мастера Дзюбко, когда мы вечером возвращались с работы.

– А что? – подозрительно посмотрел на меня Максим Иванович.

– По-моему, должна быть какая-то очередность в наказаниях. Сначала замечание, потом – выговор, потом – строгий выговор и лишь затем – строгий выговор с предупреждением.

– Ну знаешь… Если начать так разбираться, так времени ни на что другое и не хватит. Бывает, что дадут человеку выговор с предупреждением, а потом строгий выговор. Бывает и наоборот… Рядовому трудящемуся еще ничего, а вот инженеру заводоуправления этих выговоров – десятки.

Я решил поговорить с Мартыном Каленниковичем.

– Ну, что, пришел уже с завода проситься? – с величайшим благодушием встретил меня старик. – Отвык на писательских хлебах?

– Нет, Мартын Каленникович, – так легко вы от меня не избавитесь, – возразил я. – Тут другое дело. Я хотел поговорить с вами о выговорах. Слишком много их дают на заводе. По поводу и без повода. Вот я, например, работаю без году неделю, а уже заработал у вас одну благодарность с премией в общем списке и два индивидуальных выговора.

Выражение лица Мартына Каленниковича, до этого насмешливо-добродушное, мгновенно стало официальным, холодным и непроницаемым.