Димитр Коруджиев - Дом Альмы

Питер умолк. Рене открыла глаза и, увидев, что тот одевается, спросила, куда это он собрался.

– Помогу Пиа приготовить к полднику чай.

Рене стало неудобно. Не следует ли и ей спуститься с ним вместе? Альма о полднике ничего не говорила…

– Не надо торопиться, – сказал Питер. Он участвует во всем добровольно, получает удовольствие, ее же обязанности и без того обещают быть многочисленными, так что лучше действительно не торопиться, а полежать еще немножко на солнце. Наслаждаться покоем она сможет только до половины пятого, когда начнется приготовление ужина.

Хлопнула дверь. Питер исчез с веранды.

Она чувствовала – Петеру ужасно хочется тронуть ее рукой, но он не смеет. С его стороны струилось к ней напряжение. Она вся подобралась. В чем дело? Что происходит с ними здесь, на маленькой веранде? Абсолютно ненужное. Под закрытыми веками расплывались желтые, красные, синие круги. Пространство между нею и Питером было свободно и спокойно. Пространство же между нею и Петером переполнено нечистыми желаниями. Она хочет, чтобы он ее коснулся, хочет снова погрязнуть в грехе. Нет, она не хочет этого. Хватит уже. Хватит. Неужели и здесь, у Альмы? Ведь не за этим же она приехала? «Эрнестина, тебе вот-вот стукнет двадцать», «Эрнестина тебе вот-вот тридцать…», «Эрнестина, тебе уже скоро тридцать девять…» Ничего. Ничего больше произойти с ней не может. Она уже не верит. Он, поди, думает – Рене лет двадцать пять, не больше. Очень я худая, вот в чем дело. Тридцать девять. Поздно. Она любит его. Его жизнь – огромная неизвестность, страна со множеством городов, сел, людей. Она любит его жизнь. Ничего из этого не выйдет.

Вошла Грете и уселась в шезлонг Питера. Рене открыла глаза. Грете улыбалась ей и болгарину. Рене убрала левую руку, которую инстинктивно опустила на пол, ожидая, чтобы Петер взял ее.

Она сказала Петеру, что в Болгарии никогда не была, но добралась почти до самой ее границы – как-то летом в горах восемь дней провела в одной румынской гостинице. В ресторанах не допросишься пива, а ведь пивной завод совсем рядом… Он перебил ее, предложив увидеться после ужина на большой веранде, куда выходит его комната. Тогда они смогут еще поболтать…

После ужина я устроился в одном из шезлонгов на большой веранде и стал ждать. Я был один. Думал о жене и презирал себя; думал о том, как она смотрела мне вслед там, в аэропорту; твердил себе, что я – посредственность, что ничем не отличаюсь от других и никогда не буду отличаться. Любой дурной поступок, твердил я себе, каким бы ничтожным он ни казался, кроме всего прочего, помешает моему исцелению. Я как-то внезапно проникся этим убеждением (мне и правда было очень тяжело).

И все же я не ушел.

Рене появилась, когда пробило половину восьмого. К моему удивлению, за ней притащился Крего. Случайность или его тревожит то же, что и меня? Попробуй угадай. Она села на свободное место, Крего навис над нами, пытаясь хоть что-то понять из нашего разговора по-французски.

Мы говорили о незначительных вещах. Меня раздражали ее чересчур резкие, явно дешевые духи. Я уже несколько дней постился, внешне порядком похудел, всем своим воспрянувшим телом ощущал некое просветление. Все чувства как бы обострились, стали тоньше. Откровенная подготовка Рене к нашему свиданию отдавала дешевкой. Ни к чему, ни к чему все это. Я ничего не добился, да и этого следовало ожидать…

Наконец они засобирались. Заглянуть к ней попозже? Заглянуть или нет? И без того темное и неясное влечение почти прошло, к тому же я был уверен; эти духи уже зовут ее куда-то.

Дольше сидеть на веранде не имело смысла. Крего был готов торчать рядом хоть до утра. Судьба приняла облик Крего. Как только мы спустились в холл, таксист распрощался. Но путь назад уже был отрезан. Конец.

Рене вышла из дому и направилась к каналу. Скрипнула какая-то быстро распахнувшаяся дверь – она как раз проходила мимо домика Берти. Ей почудилось, будто громогласный хохот садовника заливает воду и небо. Рене обреченно склонила голову.

И меня не миновала чаша сия, и я испытал, что такое темный поток страсти, бушующий за светлой завесой видимой жизни. В нем смешалось все – война, насилие, измена, суета, тирания, беспринципность и смерть. Таков спектр Эроса. Но он может быть также щедрым и свободным подарить миг торжества, вознести над будничными мелкими заботами. Я ожидал, что когда-нибудь Альма заговорит об этом, но так, увы, и не дождался. Тогда меня охватило беспокойство – по возвращении домой мне столько придется решать самому.

Пока я размышлял о Рене, Том готовился к отъезду. И однажды утром я увидел его внизу в черной сорочке и серых, идеально отутюженных брюках. С простодушной радостью он принимал комплименты по поводу своей элегантности. Остановившись против нас, Альма сказала, что до сих пор Том жил не очень праведно, гнался за деньгами и престижем, но вот, быть может, отныне… Слезы помешали ей продолжить, она опустилась на ближайший стул. Потом встала, подошла к Тому, обняла его и вручила что-то аккуратно упакованное и перевязанное бечевкой, – прощальный подарок.

Взволнованный до глубины души, американец вышел из-за стола и высоко подняв руки показал всем присутствующим, какую гибкость обрели его запястья и пальцы. Он поблагодарил Альму за все, что она для него сделала, ведь по приезде сюда руки его были скрючены; после чего с детским нетерпением принялся развязывать пакет. Подарок оказался скромным – несколько свечей и две куколки в национальных шведских костюмах. Потом Альма поставила перед Томом здоровенную миску со своим божественным завтраком.

– До сего дня я неустанно корила тебя за нарушения диеты. Теперь можешь съесть все до капли, мой дорогой… Притянув к себе старушку, Том доверительно, как говорят с самыми близкими людьми, стал жаловаться, что бизнес, будь он проклят, не позволяет ему остаться здесь еще хоть ненадолго, а ведь надо бы… Раньше он и знакомство водил с одними только бизнесменами, но теперь намерен как можно скорее передать дело сыновьям и приступить к открытию мира: он подружится с «профессорами, вроде Петера,» с людьми искусства, с бродягами… Запишется на ускоренные курсы немецкого, в будущем году снова прилетит в Европу. Объездит всю Азию и Африку…

Это не расстояния, – спокойно заметила Альма. – Не надейся бог знает на какие открытия, даже не знаю, стоит ли такое хлопот…

Кажется, это произошло в тот же день вечером. Всем нам было грустно из-за отъезда Тома. Выскользнула из комнаты Альмы Пиа и неслышной тенью присоединилась к нам с Питером. (Альма пользовалась двумя помещениями: спала на втором этаже, а в комнатушке рядом с холлом устроила канцелярию. Там же находилась просторная клетка с тремя белыми мышами. Как-то Питер схватил меня за руку – я собирался убить муху. «Природа не создает беспричинно ни одного живого существа», – сказал он и сослался на Альму. Она кормила не только мышей, но и разных там насекомых. Но через окно ее канцелярии можно было рассмотреть только клетку с белыми мышами.)