Владимир Кунин - Толчок восемь баллов

Князь Меншиков сразу оценил преимущества прогресса:

— Прекрасно! Мы примем самое живое участие в работе всех комиссий по обсуждению проекта Герстнера, а господин Иванов параллельно с нами займется осуществлением своего прогрессивного метода. Пусть расцветают все цветы! Итак — террор!!!

Герстнер, Родик, Пиранделло с козой, Зайцев и Маша торопливо сбегали вниз по лестнице отеля «Кулон» к выходу на улицу, где их ожидала карета.

— Скорей, скорей! — торопил всех Герстнер. — Мы уже десять минут назад должны были уехать…

— Антон Францыч! Не волнуйтесь… В России вы никуда не опоздаете, — успокаивает его Родик. — Назначено заседание комиссий в десять, хорошо, если к двенадцати соберутся…

— Я не хочу этого слышать!!! Это разгильдяйство!

Герстнер рывком открыл дверь на улицу, и тут же перед его носом раздался страшный взрыв. Стоявшая у отеля карета взлетела в воздух…

Когда дым рассеялся и обломки кареты вернулись из поднебесья, выяснилось, что от всего экипажа невредимыми остались только кучер на облучке и две запряженные непонятно во что лошади.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала Маша. — А если бы мы вышли на десять минут раньше?..

По коридорам Сената сновали чиновники с папками. Один из них проскользнул в дверь с табличкой «Специальная междуведомственная комиссия», где с трибуны князь Воронцов-Дашков говорил:

— Устроение железных дорог в России совершенно невозможно, бесполезно и крайне невыгодно. А если кому-то приходит в голову, что две полосы железа смогут оживить наши русские равнины, — тот глубоко и опасно заблуждается!

Все это выглядело как суд над Герстнером. Он сидел в стороне ото всех, и его лицо выражало искреннее недоумение.

Чиновник положил перед князем бумагу, зашептал:

— Записка графа Бобринского и военного инженера по ведомству путей сообщения Мельникова в защиту проекта господина Герстнера.

— Нам-то это зачем?! — возмутился князь. — Отнесите в Комитет по устройству железных дорог.

Глядя на освещенные окна Сената, Маша, Тихон и Родик томились на набережной. Двумя полукружьями сбегали вниз гранитные ступеньки к невской воде. Там Пиранделло готовился доить Фросю.

— Подслушать бы, как там, чего… — тосковал Тихон. — Придумали же для глаз подзорную трубу… Неуж нельзя и для ушей чего выдумать? Насколько легче работать было бы!..

Родик сказал: .

— Протянуть такую проволочку… на одном конце коробочка, на другом — трубочка. В коробочку говоришь, в трубочку слушаешь…

— Нет, — возразил снизу Пиранделло. — Проволочку всегда заметно. Каждый дурак подойдет и оборвет. И все.

— Правильно! Уж если мечтать — так ни в чем себе не отказывать! — сказал Родик. — Никакой проволочки! Все исключительно через атмосферу, по воздуху… Я в Москве говорю: «Маша!» А Маша мне из Петербурга: «Слушаю!»…

— Ох, чует мое сердце, неладно там… — тревожно произнесла Маша и показала на окна Сената.

И снова коридоры Сената. Снова табличка: «Комиссия по устройству железных дорог».

В зале, тоже смахивающем на зал суда, чуть поодаль от трибуны страдал Отто Франц фон Герстнер, а с трибуны вещал граф Татищев:

— Климатические условия нашей страны послужат сильным препятствием к этому разорительному для населения России нововведению! И потому устройство железных дорог считаю на несколько веков преждевременным!..

Чиновник пробрался к Татищеву, положил перед ним бумагу:

— Письмо графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту проекта Герстнера…

— Отнесите это в «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера», — обозлился граф. — Пусть там и решают!..

А на набережной томительное ожидание короталось болтовней.

— Надо было и мне туда с Антоном Францевичем! Представился бы кем-нибудь пофигуристее, наврал бы с три короба, и пропустили бы как миленького, — вздохнул Родик.

— Что же вы, Родион Иванович, думаете, что тама наших людей нет? — усмехнулся Тихон. — У нас, в Третьем жандармском, вас все знают как облупленного.

— Это еще откуда?

— Из донесений моих.

— А про меня знают? — крикнул снизу Пиранделло.

— Неужто нет!

— И чё?

— А ничё. Смеются с тебя.

— И про меня, Тихон? — улыбнулась Маша.

— Про тебя, Манечка, даже в Академию наук запрос посылали. Ты для их — явление!

— Так уж и в академию… — усомнился Пиранделло.

— Ну ничего, окромя гирь и козы! — рассердился Тихон. — Да на нашу тайную службу такие люди работают!.. И ученые, и литераторы, и торговый народ, и даже несколько графьев!.. И все без денег — исключительно из соображений ума и патриотизьма!..

Чиновник приоткрыл дверь с табличкой «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера» и прошмыгнул к светлейшему:

— Ваша светлость… От графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту железных дорог Герстнера…

— Спасибо, братец. Иди с Богом. — Меншиков неторопливо стал разрывать документ на мелкие кусочки. Этот зал больше всего напоминал судилище.

— Продолжайте, граф, — махнул рукой светлейший. Потоцкий воздел руки к небу и со страстью провинциального трагика закричал с трибуны:

— Железные дороги помешают коровам пастись, а курам нести яйца!.. Отравленный паровозом воздух будет убивать пролетающих над ним птиц… Сохранение фазанов и лисиц станет более невозможным! Дома по краям дороги погорят, лошади потеряют всякое значение! Сей способ передвижения вызовет у путешественников появление болезни мозга… Эту же болезнь получат и зрители, взирающие на такое передвижение со стороны!.. И вообще путешествие будет страшно опасным, так как в случае разрыва паровоза вместе с ним будут разорваны и путешественники!..

Тут Герстнер поднялся и стал снимать развешанные чертежи, диаграммы, эскизы. Когда он сворачивал их в трубку, руки у него тряслись. Но он спокойно пересек зал, открыл дверь и, обернувшись к светлейшему, сказал всего лишь одну фразу:

— А все-таки она вертится…

И так захлопнул за собой дверь, что мелко изорванные клочки письма в защиту его железных дорог, подхваченные порывом сквозняка, поднялись в воздух, словно стая снежинок…

Так же спокойно Герстнер пересек набережную и с окаменевшим лицом стал раздавать свои личные вещи: Ролику — брегет, Маше — медальон, Тихону — тощий бумажник…

Скользнув по их лицам отсутствующим взглядом, Герстнер влез на парапет, прижал к груди проект и рулон чертежей, вздохнул и сказал хрипло:

— Прощайте. Мне незачем больше жить. — И бросился в темные воды Невы.

— Федя!!! — резко крикнула Маша.

Доивший козу Федор снизу увидел летящего над собой Отто Франца фон Герстнера и мгновенно поймал его в свои могучие объятия, не дав ему достигнуть губительных невских вод.