Владимир Кунин - Толчок восемь баллов

Позади группы экскурсантов бредет невзрачный человек с доброй и смущенной физиономией. Зовут его Евгений Анатольевич. Ему лет пятьдесят с хвостиком.

И Нина Елизаровна, не умолкая ни на секунду, изредка сочувственно поглядывает в его сторону. Один раз она даже улыбнулась ему…

От этой улыбки он счастливо шалеет, да так явственно, что если бы группа в этот момент не была так увлечена копией скульптуры «Булыжник — оружие пролетариата», а узрела бы лицо Евгения Анатольевича, то все в один голос заявили бы, что он намертво влюблен в Нину Елизаровну…

А через минуту, уже в другом зале, Нина Елизаровна оглядывает свою паству и понимает, что потеряла Евгения Анатольевича. От неожиданности она сбивается с накатанного ритма и растерянно замолкает.

Однако профессионализм берет верх, и уже через мгновение речь ее льется снова легко и свободно. Только глаза все время ищут Евгения Анатольевича…

Блям-м-м!.. — слабенький удар колокола растекается по квартире.

Че мигая Бабушка смотрит в дверной проем. Ждет…

И не дождавшись, неверной правой рукой с трудом подносит ко рту поильник. Холодный чай течет по подбородку, по дряблой морщинистой шее, расплывается по подушке, по пододеяльнику…

Но Бабушка этого не чувствует. Глаза ее вонзились в довоенную фотографию — весело хохочет Дедушка в форменной шапке с «крабом», куртке с меховым воротником. Держит в руке веревку от обледенелой корабельной рынды — той самой, что сейчас висит у Бабушки над головой. А вокруг Дедушки льды, снега и ужасно Крайний Север…

…Эту фотографию молоденькая Бабушка (до жути похожая на сегодняшнюю Лиду!) показывает Другу. У Друга в петлицах «шпала», а на портупее — пистолет. Потом Друг смотрит вместе с Бабушкой в окно. Внизу три человека в кожаных регланах подсаживают в «воронок» пожилого полуодетого человека. Друг быстро надевает такой же реглан и фуражку, по-братски целует Бабушку и гладит ее по выпуклому животу. И они оба смеются.

Из окна Бабушка видит, как Друг выходит на улицу, проверяет, как заперли «воронок», а сам садится в легковушку. Машины трогаются. Бабушка, счастливо улыбаясь, машет Другу вослед рукой…

Новые районы всех городов страны очень остроумно застроены одинаковыми «Торговыми центрами». Первый этаж — продовольственный магазин, второй — столовая, районное лицо общепита. Слева — вход в сапожную мастерскую или ателье, справа — стыдливо исключенный из общей гастрономии винный отдел. Над сапожной мастерской обычно — контора жэка, над винным отделом — штаб добровольной народной дружины или каморка участкового милиционера.

«Торговый центр» закрыт на обеденный перерыв. У замкнутых дверей продуктового магазина черно-серые старушки покорно ждут открытия. От запертого винного отдела змеится мрачноватая очередь еще трезвых мужчин.

С тыльной стороны «центра» — завал из разбитых бочек, смятых картонных коробок, горы ломаных тарных ящиков.

Тут еще одна очередь — у пункта приема стеклотары. Сумки, сетки, чемоданы, рюкзаки с бутылками. В отличие от очередей у магазина эта очередь являет собой говорливое, неунывающее братство.

В грязном отгороженном тупичке замагазинного лабиринта на ящиках из-под марокканских апельсинов сидят Настя и Мишка.

Мишке — двадцать один год. Он в кроссовках, вельветовых порточках и в теплой «вареной» курточке с белым воротничком из искусственного меха.

Настя покуривает, Мишка захлебывается новостями:

— …такие возможности, малыш, полный атас! Люди… Солидняк, с «волгарями». Главный — на «мерседесе»! «Старик, — это мне главный говорит, — старик, сейчас само время раскрыло тебе свои объятия! Копеечка только ленивому в рот не течет! Хочешь, — говорит, — становись на штамп, прессуй кнопки. На пластмассе гарантирую полштуки, на металле — до восьмисот! Через год у тебя квартира, через полтора — тачка. Не хочешь уродоваться на станке — ты же десантник, — давай в охрану. Штука обеспечена».

— Что? — не поняла Настя.

— Тысяча за охрану кооператива.

— Сторожем, что ли?

— Малыш! — Мишка даже за голову схватился. — Ну ты даешь! «Сторожем»! Теперь все как у людей: есть рэкет — шобла, которая шерстит кооператоров. С каждого дела — две-три тысячи в месяц. А этих дел сейчас по Москве — хоть задницей ешь.

— Как это? — удивилась Настя.

— А очень просто. Ты имеешь свое дело. Кооперативное. Я прихожу к тебе и говорю: «Анастасия Александровна, хотите спокойно жить и работать?» Ты говоришь: «Хочу». «Так вот, — говорю, — извольте ежемесячно отстегивать нам столько-то и столько-то…» Поняла? И так с каждого.

— А я не могу тебе сказать: «Вали-ка ты, Миша»?

— Вполне. Утром приезжаешь — оборудование разгромлено, помещение сожжено. Я прихожу снова. Спрашиваю: «Ну как, Анастасия Александровна?» И ты отстегиваешь, что с тебя просят, или тебя подвешивают где-нибудь в лесочке за ноги и раскаленным утюжком по животику. И вот от них этот кооператив надо защищать.

— А если в милицию?

— А там что, не люди? Я тебя умоляю!.. Все хотят вкусно кушать. Слушай, ты можешь не курить? Ну что это такое? Сколько раз…

— Не ханжи. Дальше.

— Я к Сереге. С которым демобилизовывался… А Серега говорит: «На хрена нам эти кооперативы? Что мы, даром два года в ВДВ отмантулили? Лучше сразу в рэкет. Главное — в приличную шоблу встрять. Мы — ребята тренированные, а там, если с головой…»

— Но ты же хотел на юрфак?!

— Пока эту халяву не прикрыли, надо материальную базу создать. А уже потом…

— Дурак ты, Мишаня, — лениво говорит Настя, сплевывает и выщелкивает окурок. — То ты в кооператив, то в охрану, то в бандиты. Ну просто прямой путь на юридический факультет!

— Я свою дорогу в жизни ищу, малолетка ты хренова! Это ты можешь понять?! — взбеленился Мишка. — Я к тебе как к самому близкому… А ты?! Если бы тогда меня от Афгана не отмазали, я бы сейчас полные руки «сертов» имел! За два года, знаешь, сколько я бы этих чеков Внешторгбанка привез?! Вот тогда бы я сразу в университет! Участник войны, «капусты» навалом…

— А если бы тебя оттуда в таком симпатичном цинковом гробике привезли?

— Ладно тебе. Не всех убили. Кто-то и своими ногами пришел.

Из служебных дверей магазина выглядывает старшая продавщица Клава:

— Настя, кончай перекур, открываемся!

— Иду, тетя Клава! — кричит Настя и говорит Мишке: — Мишка ты Мишка, неохота мне сегодня тебе настроение портить. Чеши. Зайдешь за мной вечером. Мне еще товар принимать.

И Настя направляется к дверям служебного входа.

Бабушка лежит в пустой квартире, не мигая смотрит в потолок. И возникает в глазах ее бесшумное и бесцветное видение…