Николай Кузьмин - В футбольном зазеркалье

Завидев автобус с командой, Владик смутился, забегал глазами – сознавал, что натворил. Иван Степанович прошел мимо него, словно не замечая. Проследовали мимо и ребята, вся команда, как один. Это было первой оплеухой, но не последней. И Владик съежился, притих и сзади всех поплелся в раздевалку.

– Ну, так получилось… Ну, надо было… – бормотал он оправдания, однако никто его не замечал: так, крутится кто-то под ногами!

А команда раздевалась, преображаясь на глазах, уже Матвей Матвеич кого-то шлепал на массажном, простынею застланном столе, сильно, терпко потянуло на всю комнату растиркой. Застучали бутсы – кто-то обулся.

Заметив, что Серебряков направился к своему креслу переодеваться, Иван Степанович остановил его и, указав пальцем на трусы с футболкой, чистенькие, выглаженные, приготовленные заранее, скупо обронил:

– Это оставьте.

И Владик побледнел – он понял, что сегодня ему на поле хода нет, команда выйдет без него.

На минуту в раздевалке установилась тишина, своим молчанием команда поддержала тренера и подчеркнула тяжесть наказания.

А трибуны гудели, слышно было, как прокатывалось по рядам нагнетаемое нетерпение. Вот затрещали аплодисменты – это гости выбегали на разминку, и мяч, возмутитель спокойствия в городе, принялся за свои звонкие упругие прыжки.

Пересилив себя, Серебряков, опустил голову и что-то сбивчиво забормотал насчет того, что он в последний раз просит поверить.

Иван Степанович, выжидая, скользнул взглядом по креслам: как отреагирует команда? Но нет, слишком легко отделался бы легкомысленный парнишка! Пускай звезда, пускай кумир и знаменитость, а все же… И Стороженко, мужиковатый на поступки и слова, изрек беззлобно, но тяжеловесно, как будто походя отвесил оплеуху:

– Было, слыхали уже. Горячий навоз быстро остывает.

В смысле остроумия от Стороженко многого не ждали – здесь первенство было за Кудриным, – однако иногда он отпускал убийственные реплики, мог ляпнуть что-нибудь из деревенского обихода, грубоватое, но меткое, бьющее наповал.

А тут еще Батищев: уже одетый, подворачивая рукава футболки, осклабился и хехекнул:

– Само то!

Надо было знать самолюбие Серебрякова, всю его спесь и гонор, чтобы понять, какой ему сегодня преподнесен урок.

На трибунах, едва команда показалась из туннеля, возникло и стало нарастать недоумение: а где же Владька, куда они его девали? Потом пошла игра, пошла нескладно, скомкано, под свист и осуждение, а Серебряков сидел и дожидался в раздевалке, сидел, уронив лицо в ладони, изредка прислушивался, что там происходит, и стискивал зубы. Он мог бы оскорбиться и убежать, но власть футбола была уже настолько велика над ним, что он свое переломил в себе, преданно оставив только то, что принадлежало всем. От поля, от футбола ему не уйти никуда. Это была его тяжкая и сладкая привязанность, его счастливая судьба.

Он не заметил, как пролетело время первой половины матча, но вот раздался топот многих ног, хриплые запыхавшиеся голоса – команда ввалилась в раздевалку на перерыв. Серебряков был здесь, дождался, не ушел, и эти его преданность, смирение, раскаяние говорили больше всяких слов.

Иван Степанович задумчиво прошелся по проходу между вытянутых отовсюду ног, остановился, запокачивал коленкой. Скачков, закатывая на животе футболку и унимая грудь, вдруг поймал его потаенный вопросительный взгляд. Они поняли друг друга без слов. «Можно», – кивнул Скачков и облегченно опрокинулся, закрыл глаза.

– Серебряков! – позвал Иван Степанович и остальное договорил кивком и жестом пальца.

Как встрепенулся парень, как лихорадочно он принялся срывать с себя одежду! И вздох, единый вздох пронесся по загудевшей раздевалке.

– Влад, лови! – Арефьич заботливо кинул ему нарезанные из бинта подвязки для гамаш.

– Влад, на стол! – позвал Матвей Матвеич.

Врач Дворкин уже протягивал ему свеженькую форму запасного игрока с номером «12» на спине. Плевать! Не в цифре дело!

Надо было слышать, какой овацией разразился стадион, увидев Серебрякова. Ускоряясь, работая ногами мелко-мелко, он пробежался по полю, чуть разогрелся и направился в центральный круг, к мячу, на свое привычное в команде место. Опять доверенное, возвращенное!

Этот матч, вернее, половину матча, его остаток, Серебряков провел с таким подъемом и старательностью, словно вновь доказывал, что он весь, с ног до головы, принадлежит команде, и только ей.

Его присутствие на поле сказалось сразу же – Скачков почувствовал, как ослабел напор динамовцев, и стал все чаще выходить вперед. С мячом Скачков продвинулся по краю, заметил, как остро открывается Серебряков и просит, молит выдать ему пас – неважно, что его пасут и стерегут! «Дай, Геша, только дай!» Что ж, будь что будет, – Скачков не очень сильно дал вразрез. В окружении троих защитников Серебряков все сделал мастерски, в одном движении: он грудью принял мяч, чуть развернулся на ворота и, не давая мячу опуститься, врезал с лету. Куда там вратарю – такие мячи не берутся!

Весь стадион поднялся на ноги и так взорвался, так загремел, что общий голос ликования достиг окраин города, и там в садочках, у калиток, пенсионеры, коротая вечер, понимающе переглянулись и покивали один другому: ага, забили!

А Серебряков бежал по полю, как молодой олень, и глох от мощных криков обожания, любви и преданности, накатывавшихся на него со всех сторон. Но что проникло ему в переполненное сердце и отозвалось ответным теплым чувством, так это одобрение увальня Стороженко, сделанное по обыкновению грубовато, но от души:

– Молодец, Влад, – и пихнул его кулаком в спину. – Красавец! Гол, сравнявший счет, настолько взвинтил темп, что «Локомотив» минут через пятнадцати – двадцать вынужден был произвести еще одну замену, на этот раз Федора Сухова, вконец сдыхающего на своем краю. Произошло это после того, как Серебряков, находившийся под бдительным присмотром двух защитников, увидел на краю открывшегося Сухова и, не раздумывая, скрытно, пяткой ткнул ему на выход. Мяч, выкатившийся из сутолоки игроков, заставил стадион подняться на ноги и охнуть. Гол казался неминуемым, остановись только, подправь как следует под ногу – никаких помех. Однако Федор, разогнавшись, как летел по краю, так, не задерживаясь, и залепил что было силы, и на трибунах взвыли от досады и разочарования – мяч ушел намного выше верхней штанги и через весь сектор для прыжков улетел на южную трибуну. Владик Серебряков поднял над головой кулаки, затем хватил себя по бедрам: такой момент! За воротами Турбина, гневно наливаясь кровью, ходил, как в клетке, Иван Степанович. Иногда он резко, вбок, бросал что-то сидевшему на чемоданчике Матвею Матвеичу, тот понимающе кивал и сплевывал под ноги. Таких возможностей за всю игру раз-два и обчелся. Ну, Сухов, ну, пижон! А все гуляночки, друзья и собутыльники, после Вены, едва вернулись с Кубком, Федора вместе с Комовым снова стали замечать в разных веселых местах…