Виль Липатов - Игорь Саввович

– Вот. Вызвали, – нежным и тихим голосом сказал Гелий Макарович. – Вызвали. Пришел.

Маленькое лицо, маленький носик, маленькие руки и ноги – все в этом человеке было маленьким, и даже взгляд казался от робости маленькими. Посмотрит на следователя – быстро упрячет глаза, поглядит на Гольцова – скроет взгляд в углу, посмотрит в угол – опускает глаза в пол. На кролика, наверное, походил Гелий Макарович, который, как маленький, пушистый зверек, дрожал от понятного страха перед сильным и жестоким миром.

– Имя, фамилия, отчество, год рождения…

Гелий Макарович отвечал тихо, предупредительно, но по тому, как он отвечал, даже неопытный Игорь Саввович понял, что кроликоподобный свидетель не впервые сидит в кабинете следователя. Фалалеев не произнес ни одного лишнего слова, ни разу не переспросил, и Селезнев писал непрерывно, без продыха – так выученно снабжал пищей протокол маленький Гелий Макарович.

– Основная профессия – маляр, – повторил Селезнев и тем же мирным голосом продолжил: – Привлекались ли к уголовной ответственности, если да, то когда и за что?

Человек-кролик совсем ласково ответил:

– Привлекался. В одна тысяча девятьсот шестьдесят втором году по статье сто сорок седьмой, часть первая. В одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году по статье…

И пошло и поехало! Миниатюрный человечек переходил из одного судебного заседания на другое, освобождался досрочно и по амнистии, выходил из зала суда за недоказуемостью обвинения, снова возвращался в зал, чтобы быть обвиняемым за подлог, отсиживал целый год за такое таинственное преступление, что Игорь Саввович не понял сути. А Гелий Макарович уютно потирал маленькие руки, ни разу не споткнулся, перечислял статьи, части, сроки, видимо, зная, что нельзя ничего упускать, и по прежнему старался говорить медленно, чтобы Селезнев успевал записывать.

– С начала одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года к судебной ответственности не привлекался, – закончил Гелий Макарович, и это было произнесено так значительно, точно полтора года честной жизни были оправданием длинной вереницы уголовных дел. – Если что забыл, гражданин следователь, – по свойски заметил Гелий Макарович, – то поимейте в виду, что по забывчивости… Курить разрешается?

– Курите.

Может быть, Гелий Макарович Фалалеев за полтора года жизни на свободе без следствий и судов соскучился по кабинетам, где окна зарешечены, пахнет хлорной известью и чем-то кислым? Может быть, существуют люди – и он из их числа, – для которых сделалось потребностью сидеть перед следователем, врать или говорить правду, изворачиваться, ловчить, может быть, существовал особый азарт в борьбе правосудия и преступления, щекочущее и радостное чувство риска? «На этой земле есть все и еще немножко!» – говаривал дед Игоря Саввовича, и почему же Гелий Макарович Фалалеев не мог быть в числе «и еще немножко»?

Между тем маленький человечек менялся. В кабинет Гелий Макарович вошел мелкой, робкой походкой, садясь на стул, смотрел на Селезнева извиняющимися глазами, словно просил простить за такую вольность, как сидение на стуле: еще пять минут назад взгляд у нею был «маленьким», а вот после того, как формальная часть протокола была заполнена, перед следователем сидел абсолютно другой человек – спокойный, сдержанный, с такими пронизывающими, умными глазами, что в них Игорь Саввович смотреть не мог: казалось, Гелий Макарович знает о Игоре Саввовиче такое, чего даже сам Игорь Саввович не имеет права знать.

– Начнем с ночной драки, – сказал Селезнев. – Расскажите еще раз, как все это произошло.

Селезнев умудрился, обращаясь к Гелию Макаровичу, обойтись без фамилии, имени и отчества, и в пеарый раз в присутствии Фалалеева бегло посмотрел на Игоря Саввовича, но зато так выразительно, словно сказал: «Ну, держитесь! Узнаете, в каком болоте увязли с эгим вашим треклятым гаражом!»

– Как произошло? Да обыкновенно… – ответил Гелий Макарович и впервые улыбнулся, открыв ряд черных, почти до основания изношенных мелких-мелких зубов, и это было так неожиданно, что Игорь Саввович почувствовал легкую тошноту. А Гелий Макарович в это время устраивался на стуле самым нелепым образом. Он засунул ступни за ножки стула, обвил их ногами; руки Фалалеев, наоборот, по стариковски положил на колени. После этого начал говорить резким, гортанным и клокочущим голосом:

– А чего тут, товарищ следователь, рассказывать? Драка была, так этих драк, как редиски – гривенник пучок… Ну я, конечно, выглянул в окно, думаю, спать пора, а они драться! Ну и что – дерутся? Гривенник пучок! Я эту ночь у матери ночевал, выглянул в окно, посмотрел: дерутся, да и прилег, а мать ревет: «В переулке человека насмерть убивают!» – и меня с кровати тащит: «Погляди, погляди, Еля, как смертно убивают!»… Меня дома Елей зовут… Посмотрел я опять в окошко – смотреть нечего! Драка! Да чего, товарищ следователь, рассказывать! Драка как драка – гривенник пучок! – Фалалеев передохнул. – А мать все ревет: «Убили, убили до смерти! Беги, Еля, спасай! Беги, Еля, спасай, да беги, Еля, спасай!» Все уши прожужжала – вот я и выскочил во двор. Гляжу: убили, но еще дышит… Ай, да чего я рассказываю! Вы сами, товарищ следователь, видели! Я только начало драки прихватил, а как убивали – врать не люблю – не видел… Конечно, Гольцов сам напал, но мое дело сторона. Этих драк – гривенник пучок!

Селезнев, ничего не записывая, поглядывал на Гелия Макаровича исподлобья, грыз спичку, а Игоря Саввовича от мелких, звонких, похожих на падающие откуда-то металлические колечки слов начинало поташнивать, словно в скоростном самолете, резко набирающем высоту. Что-то пестрое струилось перед глазами, предметы расплывались, Селезнев и Фалалеев казались волнистыми, сделанными как бы из гофрированного материала. В кабинете спертый воздух как бы маревом поднимался от пола. Что происходило? Не сошел ли с ума Игорь Саввович, если слышал и видел все это наяву?

– На какой почве имеете личные счеты с гражданином Гольцовым? – между тем человеческим и даже будничным голосом спросил Селезнев. – Когда познакомились, где познакомились, когда последний раз встречались?

Гелий Макарович жалобными, укоряющими за несправедливость глазами посмотрел на Селезнева: «Ну, что вы плетете, товарищ следователь!»

– Хужеете вы, товарищ Селезнев, сильно хужеете! – огорченно сказал Фалалеев. – Когда из району приехали, потолковее и подобрее были… Не знаю я вашего Гольцова! Издалека видел, слыхал о нем, а знакомства не имею… – Он укоризненно покачал головой. – Сами подумайте: какое у меня может быть знакомство с Гольцовым? Он там… – Гелий Макарович показал на потолок, – а я здесь! – Фалалеев ткнул пальцем в пол. – Мы на черных «Волгах» не разъезжаем, коньяки за двадцать рублей не пьем, на Советской власти не женимся… Нет, хужеете вы, товарищ Селезнев! Заелись, загордились, бирюльками пугать стали…