Виль Липатов - Лев на лужайке

– Уж так уж и бриллиант?

– Утверждаю авторитетно.

… Статью обсуждали на самом верху – вот какая получилась петрушка. Правда, меня отчего-то не пригласили, хотя оснований для неприглашения, на мой взгляд, не было, но начальству, ему виднее. Приглашать меня наверх будут часто, как только я стану редактором «Зари», – такой заделаюсь важной персоной, в чем нет ничего удивительного: покорный ваш слуга Никита Ваганов шел в редактора и, как говорится, дошел, чтобы вскоре предстать на «синтетическом ковре» перед профессорским синклитом. Теперь я вам скажу, что пережил диагноз уже на четыре года, что я до сих пор в форме, что собираюсь и дальше бороться с Сухопарой, а также Сухорукой – наименование значения не имеет. Она у меня, проклятая, попятится назад и в тыл – такая вот история человека с нечеловеческой настырностью. Моя фамилия Ваганов – так и запишите…

Я ходил на работу с четкостью хронометра, я работал чуть меньше суток, я делал все плюс еще немножко, и мной, будьте уверены, были довольны в редакции «Зари», и если случалось важное дело, отправляли меня, а отнюдь не Валентина Ивановича Грачева, то есть Вальку Грачева. Не имея никакого отношения к иностранным делам, именно я поехал на Кубу, потом в Испанию – при самой сложной обстановке – и все сделал так, как велит сам бог, наш господь. Иван Иванович от удовольствия бесшумно, по-стариковски смеялся, говоря:

– И дипломат, и дипломат!

– Рад стараться, Иван Иванович! Во имя «Зари», только во имя родной моей «Зари».

– Мне и патриотизм ваш нравится, Никита!

– Рад стараться, Иван Иванович!

Моя испанская миссия – опять без меня! – обсуждалась на самом верху, и вот здесь я рассвирепел: почему не пригласили? Я же ездил в Испанию, а не Иван Иванович, какая неблагодарность, черт меня совсем побери! Я там так старался, что можно было и пригласить, но – увы. Виноват в этом я сам: написал такую докладную, к которой, как говорится, ни прибавить, ни убавить. И поделом старательному дураку! Не просят – не пиши трактат, вместо записки на четыре с половиной страницы.

Мои добродетели однажды обернутся против меня: случай, когда я перестарался насчет полосы «Народного контроля». Я ее перенасытил проблемами, суждениями, предложениями, да так, что Иван Иванович вызвал меня, не глядя в глаза, начал вещать:

– Хотел бы я знать, кто способен выполнить все аспекты вашей полосы «Народного контроля». Перестарались? Или недомыслили? Спрашиваю: недомыслили?

Я ответил:

– Иван Иванович, вы слишком пессимистично смотрите на вещи. Я все возьму на себя.

– Не глупите, Ваганов! Не надо брать на себя невозможное, чтобы оправдаться! – Он обозлился. – Я вас больше не задерживаю, Никита Борисович!

Это самые яркие воспоминания из тех лет: самые яркие, можете себе представить, а все остальное – будни, обыкновенные будни, даже не суровые будни. Я, правда, немножко поджал хвост после выволочки у главного редактора, я резонно считал, что он, Иван Иванович, здорово будет влиять на назначение своего преемника, но, как покажет будущее, Иван Иванович начисто забудет историю с полосой «Народного контроля», а я, признаться, побаивался его памятливости. Ну вот и все, что я могу рассказать об очередном скучном, будничном промежутке моей жизни.

Я не знаю, погубил ли, вознес ли на высоты моего шефа Александра Николаевича Несадова, лишив его места в «Заре». Рассмотрим первый вопрос: за три года работы со мной он до того разленился, обарился и приучился к кайфу безделья, что в конце концов из пяти материалов подписывал три, не читая. Два он читал так – первую и последнюю страницу. Первую он деловито, нахмурив светлые брови, читал с напряжением редакционной коллегии ревизора, последнюю открывал для того, чтобы якобы дочитывать статью при появлении в кабинете любого человека, даже курьера. Сделал его отъявленным лентяем, естественно, я; заместителю редактора однажды не здоровилось – я написал передовую, как-то день и вечер был по горло занят – я же писал передовую, и он, чистоплюй и барин, передавал мне гонорары за написанное, точно егерю за хороший гон. Так было…

Валька Грачев пришел ко мне в кабинет и начал резвиться:

– Никитушка, накатай за меня разгромную статью о работе отдела культуры. – Он шутил, он резвился, но Ваганов есть Ваганов и пишется Ваганов. Я спросил:

– Факты тщательно проверены?

– Все на гербовой бумаге с собственноручными подписями.

– Неси! У меня хоть маленькая, но семья.

Я в этом случае, как и в несадовском, мало интересовался деньгами, а брал Грачева в полон, заставлял бояться меня, поддакивать на каждом выступлении. Ведь голь на выдумки горазда и хитра. Валька выносил горшки за каждым, кто мог о нем отозваться плохо… Выносил ли я горшки за Никитой Петровичем Одинцовым? Да! Единственный, но внушительный «раз». Всю брошюру о лесозаготовках в Черногорской области когда-то написал я, собственной рукой, при праздно сидящем Никите Петровиче: он только иногда подбрасывал мне сверхнужные факты.

Само собой разумеется, деньги за брошюру – и немалые – получил тоже я, но с условием купить себе новый костюм. Ах, ах! Я чуть не сошел с ума, когда услышал от Никиты I, что костюм Никиты II немоден, висит мешком и вообще отжил свой срок. К моему удивлению, он и правда повез меня в один «хитрый», небольшой, до отказа освещенный лампами дневного света магазинчик, в котором, однако, – ого-го-го! Мы купили на гонорар мне серый финский костюм, подлюжины рубашек и такую косметику для Веры, что и я от нее не мог оторвать глаз. Никита Петрович, человек солидный, купил только спиннинг и прочие рыболовные принадлежности.

– Старый костюм – на помойку! – скомандовал Никита Петрович. – И как можно скорее… Будьте добры, покажите-ка вот эту шляпу!

Я завизжал, как поросенок, я навострил лыжи, чтобы удрать из этого самого скучного вещевого лабиринта в мире, но Никита Петрович смилостивился: мы попали в отдел канцелярских принадлежностей, и вот тут-то я озверел! Паркеровские ручки, немецкие ленты для пишущих машинок – запомните, они лучше японских.

Я набил всякой чепухой откуда-то притащенный девушками-продавщицами ящик. Ох, как хороши были фломастеры по семьдесят два в одной коробке! А какие ручки я купил!

О-ля-ля! Девушки вынули из-под прилавка тогдашнюю новость: портативную югославскую машинку «Унис» с добавочкой: «Люкс», и всего – машинка для журналиста никогда не стоит дорого! – за двести сорок рублей. Я онемел. Одинцов посмеивался.

– Беру, беру! Какие есть цвета?

– Красные и черные.

– Красную и только красную!

Счастливый, как младшеклассник, которому купили наручные часы, шагал я за Никитой Петровичем, и сейчас мне было абсолютно ясно, что я стану главным редактором «Зари» – с такой-то машинкой, ручкой, карандашами, ластиками и улыбками Никиты Петровича. Я действительно был первоклашкой, когда набросился на канцелярские товары, и Никита Петрович, как он потом признался, испытывал желание поцеловать меня в лоб и назвать Никитушкой… Я сварливо сказал: