Дэвид Митчелл - Сон №9

– Токио, Токио,– квохчет Лао-Цзы.– Не пожар, так землетрясение. Не землетрясение, так бомбы. Не бомбы, так наводнение.

Вдова кукарекает со своего насеста:

– Пора эвакуироваться. Женщин и детей – вперед.

– Эвакуироваться куда? – спрашивает мужчина в грязном плаще.– Один шаг за дверь, и течение смоет вас дальше острова Гуам.

Ослица подает голос с самого безопасного места – полки для кофейных фильтров:

– Если мы останемся здесь, то утонем!

Беременная женщина трогает рукой живот и шепчет:

– О нет, не сейчас, не сейчас.

Священник вспоминает о роли алкоголя и делает большой глоток из плоской фляжки. Лао-Цзы мурлычет себе под нос матросскую песенку. Младенец все никак не заткнется. Я вижу раскрытый зонт, его несет в самую бурную часть потока; красно-сине-желтый зонт, а с ним и моя официантка – то скроется под водой, то вынырнет, судорожно молотя по воде руками и ловя ртом воздух. Не раздумывая, я вспрыгиваю на стойку и открываю верхнее окно, до которого еще не дошла вода.

– Не надо! – хором кричат беженцы.– Это верная смерть!

Бросаю свою бейсболку Лао-Цзы, словно метательный диск.

– Я вернусь.

Сбрасываю кроссовки, подтягиваюсь на руках и вылезаю в окно – бурлящий поток, словно какая-то мифическая сила, которая колошматит меня, топит и снова выбрасывает на поверхность с дикой скоростью. Вспыхивает молния, и я узнаю Токийскую башню, наполовину погруженную в воду. Здания пониже тонут у меня на глазах. Должно быть, количество погибших исчисляется миллионами. Лишь «Пан-оптикон» не пострадал, возвышаясь в самом сердце урагана. Море отступает и снова накатывает, завывает ветер – сумасшедший оркестр. Официантка и зонт то приближаются, то их относит совсем далеко. Когда мне уже кажется, что я вот-вот пойду ко дну, она приближается ко мне на своем зонте-байдарке.

– А вы, оказывается, спасатель,– говорит она, хватаясь за мою руку.

Она улыбается, но улыбка тут же превращается в гримасу ужаса: она увидела что-то у меня за спиной. Я оборачиваюсь – к нам приближается крокодилья пасть. Изо всех сил отталкиваю зонт и поворачиваюсь навстречу смерти.

– Нет! – кричит моя официантка, как и подобает.

Я молча жду своей участи. Крокодил ныряет, его огромное туловище уходит под воду, пока не исчезает даже хвост. Может, он просто хотел меня напугать?

– Скорее! – зовет официантка, но острые зубы хватают меня за правую ногу и тащат под воду. Я изо всех сил пинаю крокодила, но с тем же успехом мог бы сражаться с кедром. Ниже, ниже, ниже; я пытаюсь вырваться, но добиваюсь лишь того, что облака крови из прокушенной икры становятся еще гуще. Мы опускаемся на дно Тихого океана. Оно смахивает на крупный город – оказывается, крокодил решки утопить меня перед кафе «Юпитер»; это доказывает, что у земноводных тоже есть чувство юмора. Посетители и беженцы смотрят на нас с беспомощным ужасом. Буря, должно быть, утихла, потому что вода вокруг прозрачна, как в бассейне, и полна танцующих лучиков света, и я могу поклясться, что слышу «Lucy In the Sky With Diamonds» [12]. Крокодил смотрит на меня глазами Акико Като, предлагая порадоваться вместе с ним тому, что мой раздувшийся труп на несколько недель послужит ему закуской в его логове. Я слабею, и мое тело наполняется легкостью. Лао-Цзы закуривает последнюю сигарету из моей пачки и снимает мою кепку. Потом изображает, будто вонзает что-то себе в глаз, и указывает на крокодила. Мысль приходит сама собой. Вчера мой домовладелец дал мне ключи,– тот, которым открывается штора витрины, целых три дюйма длиной и может послужить мини-кинжалом. Изогнуться так, чтобы нанести удар,– подвиг не из легких, но крокодил задремал и не видит, как я вставляю ключ острием ему между век и загоняю. Глаз поддается, хлюпает И вытекает. Вопль крокодила слышен даже под водой. Челюсти разжимаются, и чудовище отплывает, дергаясь в конвульсиях и вертясь вокруг своей оси. Лао-Цзы аплодирует, но я уже три минуты под водой без воздуха, а поверхность до невозможности далека. Я вяло отталкиваюсь от дна. В мозгу играет азот. Я парю, а вокруг поет океан. Лицо в воде, что ищет меня, свесившись с камня-кита,– это моя официантка, верная мне до конца, с развеваемыми водой волосами. Наши взгляды встречаются в последний раз, а потом, зачарованный красотой собственной смерти, я тону, описывая круги, медленно и печально.

С первым лучом рассвета священнослужители храма Ясукуни [13]разжигают погребальный костер из сандалового дерева. Мои похороны – самое величественное зрелище на памяти ныне живущих; вся страна объединилась в трауре. Движение пущено в объезд Куданситы [14], чтобы дать возможность десяткам тысяч скорбящих прийти и отдать мне дань уважения. Языки пламени лижут мое тело. Послы, всевозможные родственники, руководители государства, Йоко Оно в черном. Мое тело ярко пылает, восходящее солнце прорезает предрассветную дымку, и день вступает в свои права. Его Императорское Величество пожелал поблагодарить моих родителей, так что они снова вместе, впервые за двадцать лет. Журналисты спрашивают у них, что они чувствуют, те задыхаются от избытка эмоций и не могут отвечать на вопросы. Я не хотел такой помпезной церемонии, но что поделать – героизм есть героизм. Моя душа возносится к небу вместе с моим прахом и парит среди набитых телевизионщиками вертолетов и голубей. Я усаживаюсь на гигантские ворота-тори [15]– они такие огромные, что под ними мог бы свободно пройти военный корабль,– и наслаждаюсь возможностью читать в людских сердцах, которую дарует смерть.

«Мне не следовало покидать этих двоих»,– думает моя мать.

«Мне не следовало покидать этих троих»,– думает мой отец.

«Интересно, смогу я оставить себе задаток?» – думает Бунтаро Огисо.

«Я так и не спросила, как его зовут»,– думает моя официантка.

«Ах, если бы Джон был сегодня с нами,– думает Йоко Оно.– Он написал бы реквием».

«Ублюдок,– думает Акико Като.– Источник пожизненного дохода безвременно иссяк».

Лао-Цзы смеется, заходится кашлем и судорожно ловит ртом воздух.

– Ой-ой-ой! Да такого ливня не было года с семьдесят первого. Должно быть, конец света. По телевизору говорили, что он вот-вот наступит.

Едва он успевает это произнести, как ливень прекращается. Беременные женщины смеются. Я думаю об их младенцах. Что возникает в их воображении все эти девять месяцев взаперти? Горные потоки, болота, поля сражений? Для людей, когда они еще не вышли из материнского чрева, воображение и реальность, должно быть, одно и то же. Снаружи пешеходы опасливо смотрят вверх и поднимают ладони, проверяя, идет ли еще дождь. Зонтики закрываются. Облака-декорации уезжают со сцены. Дверь кафе «Юпитер» со скрипом отворяется – помахивая сумкой, входит моя официантка.