Тим О`Брайен - На Лесном озере

Во многих отношениях его отец был замечательный человек, даже без всякого зеркала. Умница, шутник. Людям нравилось проводить с ним время, и Джону, само собой, тоже; всякий соседский мальчишка, проходя мимо, обязательно останавливался перекинуться с ним футбольным мячом, послушать его байки и прибаутки. Как-то раз в школе, классе в шестом, учительница велела каждому подготовить пятиминутную речь на совершенно произвольную тему, и Томми Уинн взялся говорить про отца Джона, какой он классный дядька, и веселый, и свойский, и всегда-то у него время находится просто так постоять, потрепаться о том о сем. В конце речи Томми Уинн посмотрел на Джона с печалью и укором; он долго-долго не отводил глаз. «Мне одного только хочется, – сказал Томми, – чтобы он был моим отцом».

Только вот не все Томми Уинн знал.

Он не знал, что с четвертого класса, когда Джон чуть располнел, отец стал называть его Джонни-студень. Считал, видимо, что это смешно. Считал, что так заставит Джона умерить свой аппетит.

За ужином, если только не было гробового молчания, отец пощелкивал языком и приговаривал:

– Вот те на, глянь только, как парень наворачивает, узнаю нашего Джонни-студня, – и бросал взгляд на мать, которая вскидывалась:

– Прекрати, он не толстый вовсе, просто плотный.

– Хрен тебе, плотный, – хохотал отец.

Иногда на этом все кончалось.

Иногда отец выставлял большой палец в сторону подвальной двери:

– А все эта магия пидерная. С чего это ему бейсбол так опротивел, вообще всякий спорт? – Он качал головой. – Гомик слюнявый растет.

Поздно вечером, перед сном, Джон и Кэти часто гуляли, взявшись за руки, по окрестным улицам, смотрели на дома и рассуждали, какой из них когда-нибудь купят. Кэти влюбилась в один старый голубой особняк в викторианском стиле напротив Эджвуд-парка. У него были белые ставни и веранда, охватывавшая его с трех сторон; во дворике, обнесенном белым штакетником, росли цветы, папоротники и кусты азалии. Иногда Кэти останавливалась посмотреть на дом еще раз, и ее губы шевелились, словно она хотела запечатлеть в памяти все его детали, и Джон тогда ощущал почти эротическое вожделение к удаче и успеху, трепет и горячий ток в клапанах сердца. Ему хотелось, чтобы все происходило скорее. Хотелось выучиться такому фокусу, чтобы голубой викторианский особняк немедленно появился в их жизни.

Постояв некоторое время, Кэти вздыхала и смотрела на Джона долгим трезвым взглядом. «А попробуй-ка банк ограбить», – говорила она, и это просто-напросто означало, что все на свете особняки могут подождать, что важна их взаимная любовь, а прочее не имеет значения.

Они понимающе улыбались друг другу, обходили пару раз вокруг парка и возвращались к себе в квартиру.

Кудесник полагал, что с убийством все образуется. Он в это верил. После того, как он застрелил рядового Уэзерби – это был несчастный случай, рефлекс, ничего больше, – он убедил себя, что все произошло не так, как на самом деле, а так, как ему хотелось думать. Он воображал, что не несет ответственности; воображал, что просто не мог этого сделать и, следовательно, не сделал; воображал, что это все несущественно; воображал, что если тайна останется у него внутри, вместе с другими тайнами, то он сможет обмануть весь мир и себя самого в придачу.

Он вел себя совершенно естественно. Слезы, навернувшиеся на глаза, шли из сердца. Он любил рядового Уэзерби братской любовью.

– Проклятый вьетконг, – сказал он, когда труп Уэзерби погрузили на вертолет. – Зверюги проклятые.

В 1982 году в возрасте тридцати семи лет Джона Уэйда выбрали вице-губернатором. Не все, конечно, у них с Кэти было гладко, но они верили в счастье, верили, что у них достанет сил заставить его сбыться, и его распирало от гордости, когда, возложив руку на Библию и глядя Кэти прямо в глаза, он произносил слова торжественной клятвы, а в душе давал свою клятву, личную. Он будет уделять ей больше внимания. Он начнет потихоньку разузнавать, какие сейчас цены на голубые викторианские особняки. Все теперь у них будет по-другому.

В тот вечер на банкете по случаю вступления в должность, после тостов и речей, Джон повел ее танцевать и внимательно, как первый раз в жизни, на нее посмотрел. На ней было короткое черное платье и стеклянные серьги. Ее глаза были только ее глазами, и ничьими больше. «Бог ты мой, Кэт, – только и мог он сказать в то мгновение. – Бог ты мой, Кэт».

Однажды перед Рождеством, когда Джону было одиннадцать, отец поехал с ним в «Магическую студию» Карра выбирать ему подарок.

– Что только душа пожелает, – сказал отец, – Не робей, дружище. Куй железо, пока горячо.

В магазине все было по-прежнему. Те же самые образцы под стеклом, та же самая женщина с морковными волосами за прилавком. Едва они вошли, она крикнула: « Ты! » – и вскинула брови, как всегда делала. Она была вся в черном, если не считать пары медных браслетов, янтарного ожерелья и двух налепленных на щеки сверкающих зеленых звезд.

– Малолетний маг, – сказала она, отец со смехом подхватил: – Малолетний Мерлин, – и они мигом разговорились, старые друзья прямо.

В конце концов Джон, не выдержав, кашлянул.

– Ну что же, этак мы Рождество пропустим. – Он показал на один из стеклянных ящиков. – Вот здесь.

– Что? – переспросил отец.

– Вот оно, здесь. То, что я хочу.

Отец наклонился взглянуть поближе.

–Да, да, это, – сказал Джон. – «Смертельная гильотина».

Штуковина была не маленькая. Тянула фунтов на пятнадцать, не меньше, в вышину почти два фута. В каталогах он ее видел, наверно, раз сто и, конечно же, знал секрет, в котором ничего хитрого не было, – но когда Морковная дама поставила машину на прилавок, он все равно почувствовал в животе упругое подрагивание. Машина была черная, блестящая, с красной эмалевой полосой и сверкающим хромированным лезвием.

Морковная дама наклонила к ней голову чуть ли не с нежностью.

– Моя любимица, – сказала она. – Самая-самая.

Она зашла в заднюю комнату и вернулась с большим огурцом. Дешевая уловка – Джон-то знал, что к чему будет сейчас им демонстрировать, что лезвие настоящее, острое. Она вставила огурец в деревянный хомут гильотины, повернула винт, отступила на шаг, подняла хромированное лезвие и отпустила. По прилавку покатились две аккуратные половинки огурца.

– Полный порядок, – сказала Морковная дама. – Она стрельнула глазами в сторону отца. – Теперь пожалуйте вашу руку

– Простите, не понял?

– Вашу руку, – повторила она.

– Да ни за что на свете, – хохотнул отец.

– Ну-ка долой пиджак

Отец вымученно улыбнулся; он был высокий, солидного вида мужчина с курчавыми черными волосами, голубыми глазами и покатыми сильными плечами. С пиджаком он что-то долго возился.