Тим О`Брайен - На Лесном озере

больше, тем лучше, про все-все-все. Про Аристотеля и про Ганди, про то, как эти ребята повлияли на тебя на глубоком личностном уровне, про то, как они перевернули твою жизнь. Заливай про свои индивидуальные достоинства, про то, как ты жутко болел полиомиелитом, про то, какой ты тонкий да чувствительный; а потом, сама вежливость, ты эту птичку приглашаешь ужинать. Тут не скупись, месячную зарплату долой, швыряй лопатами икру да устрицы. Хоп – и она перед тобой в долгу. Ничего такого прямо не говорится, боже упаси, но наша лебедушка тоже правила знает, уж будь уверен. Коммерческий кодекс, так сказать. Главное, ни на секунду не умолкай, пой соловьем про свои профессиональные качества, про свои идеи об общественном телевидении, и так далее, до опупения. Важно, как ты все обставишь, верно говорю? Вина и рестораны, весь ритуал ухаживания, без этого не обойтись. Потому что девчонка тоже человеческое существо, как мы с тобой. Она свое «я» имеет. Свое достоинство. Она живая, она дышит, симпатяшка такая, и ты должен это уважать.

Тони перевел взгляд на Кэти.

– Просто метафора, – сказал он.

Джон Уэйд провел в сенате штата шесть лет. Тони руководил кампаниями – они были выдержаны в бойком рекламном стиле и обошлись дорого, но на вторых выборах успех дался гораздо легче: от 1976 к 1980 году преимущество почти утроилось.

Среди коллег-законодателей Джон прослыл многообещающим политиком. Он умел сходиться с людьми, умел выкручивать руки, не ломая их. Он понял, что любая власть зиждется на компромиссах, и хотя был прогрессистом в духе Хэмфри, сторонником равных возможностей в фундаментальных областях, наибольшее удовольствие извлекал из повседневной законодательной рутины, из «ты мне, я тебе», из маневрирования. Он инстинктивно чувствовал, когда надо уступить и что можно потребовать взамен; он был осмотрителен и тактичен; к нему многие расположились. Довольно рано он выработал свою фирменную скромность в поведении на публике, внушающий доверие облик этакого мальчика, и к 1980 году, когда кончился его первый срок, это и другие его достоинства были замечены там, где надо. Газеты писали о нем как о восходящей звезде; ему прочили будущее в высоких сферах. Джон относился ко всему этому просто. Он не был лишен добрых побуждений. Он действительно хотел сделать в этом мире что-то хорошее. Иногда наедине с собой, не вдаваясь в особенные глубины, он смутно ощущал, что политика для него – орудие искупления, способ очистить от скверны самого себя и окружающий мир.

С другой стороны, Тони Карбо был по-своему прав. Политика – тоже профессия, и Джон не видел ничего дурного в том, что подает себя как победителя. Он носил дорогие костюмы, следил за весом, заводил нужные знакомства. Светловолосый, подтянутый, с мужественным лицом, он хорошо смотрелся на фотографиях, особенно если рядом была Кэти, и на людях держался так, что на него волей-неволей обращали внимание. На приемах и ужинах он вел беседу четко и сдержанно, но без излишней гладкости, которую можно счесть неискренней. Это он тоже в себе развивал – искренность. Он оттачивал позы, жесты, отрабатывал узнаваемый стиль. Манипуляция – в ней по-прежнему была вся соль.

Сенат съедал прорву времени вплоть до выходных и праздников, отчего порой страдала их жизнь с Кэти. Нет, счастье у них, конечно, было, но счастье, устремленное в будущее Они многое отложили на потом – отдых, детей, покупку дома. Иногда вечерами они листали туристические проспекты, выписывали названия курортов и дорогих отелей, но кончалось всегда тем, что надо было беречь деньги для очередной избирательной кампании. С деньгами вечно было туго. Они старались не роскошествовать. Учились выгадывать на кредитных карточках. В свободные часы и во время сенатских каникул Джон подрабатывал в Сент-Поле в юридической фирме, а осенью 1981 года Кэти устроилась на полную ставку в приемную комиссию университета штата – так им удавалось свести концы с концами. Но все равно напряжение не отпускало. Порой казалось, что они взбираются на огромную белую гору, все время на пределе, все время на грани срыва, и фокус для них обоих состоял в том, чтобы сохранять самообладание, не спускать глаз с вершины, где их ожидает награда. Они старались быть оптимистами, но получалось не всегда. Они почти нигде не бывали. У них не было настоящих друзей. У них редко находились силы любить друг друга.

– Странно как-то, – сказала Кэти однажды вечером. – Тогда, в колледже, мы трахались и трахались, как кролик с крольчихой. А теперь вроде как… – Она прикусила губу. – Ну, не знаю. Иногда мне кажется, что я не с человеком, а с дверью живу. Толкаю ее, толкаю, хочу войти, а чертова штука ни в какую – заклинило.

– Разве я дверь? – спросил Джон. – И разве меня заклинило?

– Ощущение именно такое.

– Тогда прости. Мы это с тобой поправим.

Их взгляды встретились. Может, свет так падал, но в ее глазах появился странный серебристый оттенок.

– Джон, скажи мне. Я не знаю, есть ли для тебя что-нибудь по-настоящему святое. Абсолютно святое.

– Мы с тобой, – ответил он. – Мой язык, твои губы. И ничего больше. На всю жизнь.

– Ты ничего от меня не скрываешь?

– Ну смешно, ей-богу.

– Точно?

– Точно, – сказал он. – На сто процентов.

На секунду она отвела взгляд, потом вздохнула и опять на него посмотрела.

– Так-то оно так, но ты бы мне все равно никогда не сказал, правда ведь? В смысле, если бы у тебя действительно были секреты.

Джон обнял ее за плечи. Усмехнулся, изображая нежный упрек, демонстрируя чистую совесть. Он до смерти боялся потерять Кэти, всегда боялся, но этого он ей не сказал.

– Чепуха, – сказал он. – Я люблю тебя, Кэт. Мы молодцы с тобой.

– Ты совершенно чистый? – спросил Тони Карбо.

– Совершенно.

– Никаких призраков прошлого?

– Никаких.

– Может, все-таки есть что-нибудь на дне сундука, темное такое дерьмо запрятанное, девочки там…

– Ничего нет.

– Уверен?

Джон улыбнулся.

– Можешь успокоиться.

– Что ж, будем надеяться, – сказал Тони, – потому что не дай бог тебе такое иметь. Любая сопля в носу – кто-нибудь обязательно ее вытащит и размажет тебе по лбу. Рано или поздно, обязательно. Запомни, дружок, – обязательно. На среднем уровне еще можно скрывать всякие штуки. Но не в высшей лиге.

– Я понимаю.

– И все у тебя в ажуре?

Джон на мгновение отвел глаза. В сознании мелькнул красный пузырящийся ров.

– Ага, – сказал он. – В ажуре.

Тони кивнул и взял блокнот.

– А как насчет религии? Веруешь? В Христа, надеюсь?

– Дело наживное.

– Лютеранство годится?

– Вполне.

– Отлично. Церковь раз в неделю, в десять утра как штык. – Брови Тони взметнулись вверх. – У меня такое предчувствие, что вице-губернатором теперь у нас должен быть лютеранин.