Тим О`Брайен - На Лесном озере

Навязчивая идея? См. сноску на стр. 232.

Интервью, 1 марта 1994 г., Сент-Пол, штат Миннесота

Передала Патриция С.Гуд со слов Кэтлин Уэйд.

Это действительно был потусторонний мир. Вьетнам. Духи и кладбища. Я приехал туда через год после Джона Уэйда, в 1969 году, и ходил по той же земле, что и он, в Розовом секторе и поблизости, и был в деревушках Тхуангиен, Микхе и Колюи. Я знаю, что произошло в тот день. Знаю, как это произошло. Знаю почему. Из-за этого солнца. Из-за мерзкой злобы, что просачивается тебе в кровь, медленно греется и вдруг вскипает. Тут и бессилие. Тут и ярость. С нами воевали невидимки. Духи. Они убивали нас противопехотными минами и мина ми-ловушка ми; они исчезали в ночи, пробирались подземными ходами, скрывались в тумане, стоявшем над затопленными рисовыми полями, прятались в зарослях бамбука и слоновьей траве. Но не только это. Что-то более таинственное. Может быть, этот запах, словно от курений. Незнаемое, непознаваемое. Пустые лица. Немыслимая чужеродность всего. Это не попытка оправдать то, что случилось 16 марта 1968 года, – я считаю, что подобные попытки и несерьезны, и возмутительны. Это скорее свидетельство о тайне зла. Двадцать пять лет назад я, охваченный ужасом молодой солдат, тоже пробовал на вкус это солнце. Ощущал запах греха. Чувствовал, как смертоубийство шипит, словно жир, под глазными яблоками.

Дэвид Копперфилд (род в 1956 г.; настоящая фамилия Коткин) – знаменитый американский иллюзионист.

Одинокий объездчик – популярный герой вестернов.

Б.Травен – псевдоним немецкого писателя американского происхождения Травена Торсвана (1890—1969).

Почему нас так волнует Лиззи Борден, или судья Крейтер, или Ли Харви Освальд, или побоище при Литл-Биг-Хорн? Тайна! – вот почему. По причине всего, чего мы не знаем и узнать не можем. А что, если бы мы знали? Что, если бы было доказано – абсолютно и неопровержимо, – что Лиззи Борден бралась за топор? Что Освальд действовал в одиночку? Что судья Крейтер попал в руки мафии? Исчезла бы приманка, что томит нас и дразнит воображение. В случае с Литл-Биг-Хорн главное для нас вот что: ни одного уцелевшего. Отсюда – вечное сомнение и угнетающее, и завораживающее нас Здесь – равновесие, мертвая точка. Наше стремление к определенности наталкивается на нашу же любовь к таинственному. И вот я теряю сон из-за немых фактов, оборванных концов, отсутствующих очевидцев. Видит Бог – я честно старался. Кипы материалов, мили магнитной ленты, но даже самая элементарная жажда ясности остается неудовлетворенной. И я все ворочаюсь, ворочаюсь в постели. В два часа ночи поглощаю горы мороженого. Поможет ли мне это верно поставить вопрос? Воззвать к человеческому пониманию? Доказать, что ответы лишь принижают величие нашего неведения? Объяснить, что абсолютное знание есть абсолютный тупик? Напомнить, что сама смерть есть растворение в неизвестности, из которой рождаются великие храмы и легенды о спасении? Я хожу взад-вперед, курю сигарету за сигаретой. Перебираю свои записи. Истина проста и в то же время загадочна: Джон Уэйд был фокусник высокого класса. Он творил свои чудеса, а потом ушел. Все остальное – домыслы. Ответа не найти, но сама тайна заставляет продолжать поиски.

В силу самого факта (лат.).

Письмо Амброза Бирса цитируется в книге Нэша «Пропавшие без вести». Писатель исчез в Мексике бесследно. Его последнее письмо датировано 26 декабря 1913 года

Намек на «Токийскую розу» – прозвище дикторш японского радио, вешавшего на США во время Второй мировой войны.

Упустить свою жизнь – тут она права. Но как быть со стремлением знать то, что познано быть не может? О наших детях, отцах, женах, мужьях. Разве мы их знаем по-настоящему? В какой степени их облик есть маска? В какой – наша догадка? Как часто они нам лгали, когда, о чем? Как часто мы говорим – или думаем – «Господи, я же никогда ее не знал»? Как часто мы лежим ночью без сна и гадаем – ищем какую-то скрытую правду? Да, я действительно бьюсь над всем этим. У меня есть свои тайны, свои разверзающиеся люки. Я кое-что знаю об обмане. Слишком много знаю. О том, как он разъедает и развращает. Мне кажется, что Руг Расмусссн в своей мягкой манере пыталась внушить мне нечто простое и суровое. Мы находим правду внутри себя – или не находим вообще.

Хлопает мух – это да. Возможно. И все же странно, как велика способность сознания стирать память об ужасах. Все материалы говорят о том, что Джону Уэйду почти два десятилетия удавался виртуозный фокус с забыванием, удавалось отгонять страшные мысли, и личный опыт меня убеждает, что он действительно мог все похоронить, действительно мог поставить заслон и даже не вспоминать бойню в Тхуангиен. В моей памяти спустя четверть века не так уж много осталось от той безобразной войны. Всего лишь несколько блеклых картин. Мой ротный командир, склонившийся над убитым солдатом, вытирающий его лицо полотенцем. Лейтенант, перекинувший через плечо завернутый во что-то труп, словно огромный мешок с птичьим кормом. Мои руки. Ошеломленные глаза товарища. Парнишка по имени Чип Меррикс, взлетающий к ветвям дерева. Затопленное рисовое поле, вскипающее от пулеметного огня. Помимо этого – мутная мешанина изгородей, дорог, противопехотных мин, снайперов и смертей. Мы шли, как лунатики, через пустые деревни, по пятам преследуемые врагом, которого никогда не могли обнаружить; мы вызывали санитарные вертолеты, грузили на них убитых и раненых и двигались дальше, к следующей вымершей деревушке. За нами тянулся шлейф огня и дыма. Мы направляли удары авиации и судовой артиллерии. Мы зверствовали. Мы опустошали землю. Мы щелкали бичами пистолетных выстрелов. Мы засоряли колодцы. Мы били людей руками и ногами. Мы жгли все, что горело. Вот наши преступления, вот грязные тайны, до сих пор живущие в каждом из нас. У меня есть свой рядовой Уэзерби. У меня есть свой старик с мотыгой. И все же способность мозга к абстрагированию делает реальность нереальной. Все эти годы я, как Джон Уэйд, мало что вспоминал, мало что чувствовал. Может быть, стирание необходима Может быть, человеческая душа защищается так же, как тело, атакуя инфекцию, обволакивая и разрушая все то зловредное, что иначе погубит нас. И все же странно. Временами, особенно когда я один, мне чудится, что эти старые клочковатые воспоминания взяты из чужой, не моей, жизни или из книги, которую я читал или про которую слышал. Моя личная война мне не принадлежит. Странно, но сейчас, в этот вот миг, страдания Джона Уэйда, долгие десятилетия молчания, лжи и скрытности – все это обладает во мне ясностью и остротой самой жизни, является истиной в гораздо большей степени, чем мой собственный далекий опыт. Потому-то, может быть, я и пишу эту книгу. Чтобы напомнить себе. Чтобы вернуть свою пропавшую жизнь.