О`Санчес - Кромешник

Пока шло «следствие», пока собрался суд, Гек успел оттянуть четыре месяца из тридцати шести в следственном изоляторе – тюрьме. Потом ему объявили приговор и в вагонзаке отправили на восток, в лагерь для несовершеннолетних, на «малолетку».

Пенитенциарная система Бабилона родилась в эпоху ничем не ограниченного всевластия предыдущего президента, была обширна и беспощадна. Труд заключённых дешёв и неприхотлив: и на приисках работать могут, и в болотистой сельве лес валить – за еду и махорку. В иные годы сидело до четырех миллионов человек. Сидели дружно, в смысле – вперемежку, бытовики, урки и несогласные с режимом. Только для карающих органов – бывших следаков, да полисменов, да прокуроров, совершивших уголовные преступления, – держали отдельную зону, иначе не жить им на белом свете. И в следственных изоляторах держали проштрафившихся стражей закона отдельно от остальных заключённых. Сидельцы отбывали свои сроки («срока» на жаргоне) в разных условиях, в зависимости от тяжести содеянного. Для того чтобы разница эта ощущалась, создано было четыре отсидочных режима на зонах: основной, дополнительный, жёсткий и каторжный. Считалось, что самый лёгкий режим – основной, а самый тяжёлый – каторжный. Так считалось у официальных представителей закона. Но своё разумение и собственная «табель о рангах» имелись у сидящих, не всегда согласных с официальной градацией.

Самым тяжёлым режимом считалась «крытка» – пятый режим. Попросту – тюрьма. Тот, кто огребал «пятью пять», знал, что из двадцати пяти лет срока первые пять спать ему не на шконке, а на нарах, белый свет разглядывать в решёточку (если решёточка та без «намордника») и иметь прогулки в тюремном дворике. Ни свежего воздуха, ни свиданок, ни личной жизни на промзоне, ни посылок, ни ларька… На каторжном режиме тоже очень даже не сладко, но не сравнить, нет.

Единственное исключение – Бабилонская «крытая» – «Пентагон», там все устроено иначе, да и сидят в ней другие люди.

А основной режим всасывал всякую шваль, без мозгов и понятий. Дебилы, психопаты и случайные люди составляли его основу. Именно там воспитатели в погонах добились наибольшего успеха в выведении козлиного стада: из каждых пяти основных зон четыре были «белыми» и лишь одну с натяжкой можно было назвать «чёрной». То есть в белых зонах правил бал «актив», в чёрных – нетаки ржавой ориентации. Иначе говоря, белые зоны находились под контролем администрации и лиц, «твёрдо вставших на путь исправления», чёрные контролировались идейными урками («ржавыми») либо их последователями – «нетаками», лицами, отрицательно настроенными по отношению к режиму содержания. На допрежимах сидели в основном «тяжеловозы» первого срока, то есть лица, впервые совершившие преступление, но тяжкое: убийство, налёт на банк и т. п. Попадались и по второй ходке, но от другой статьи другого раздела: первая ходка за хулиганку, а вторая, скажем, за наркоту. Самая солидная, размеренная зона – жёсткий режим, её костяк – рецидивисты, умеющие и воровать, и ответ держать. Там сплошняком – чёрные зоны, белые жёсткие – редкость. Здесь каждый знает своё место, и если не спешит протянуть руку помощи, то и ножку не подставит. Каждый может рассчитывать здесь на справедливость, часто жестокую, редко бесплатную, но всегда обоснованную. Сидельцы уважают себя, уважают других, при всех обстоятельствах берегут свою честь. А на воле они живут, как правило, паразитами, питаются чужим потом, профессионально обворовывая обывателя.

На малолетке только два режима: ос. и доп. – основной и дополнительный. Чистых зон нет, каждая – черно-белый клубок высокого напряжения. Таков был порядок на зонах, пока в уголовный мир не пришла «Рвакля» и не изменила этот мир до неузнаваемости.

Рвакля не проникла в малолетние зоны; чисто по возрасту нет там ржавых и скуржавых, но рассказы о Рвакле – весомая и постоянная часть лагерного фольклора. Когда Дядя Джеймс объявлял большую рваклю, он вовсе не отождествлял свой мир и лагерный, бандитов и урок, он только вспомнил рассказы времён своей отсидки и употребил звонкий термин, не более. В тот субботний день полиция и репортёры не успевали подсчитывать трупы на улицах Бабилона, а все же это была совсем другая война и совсем другая кровь. Дядя Джеймс не страдал манией величия, просто оказался не точен в словах, или, вернее, употребил гиперболу.

– Хорошо выглядишь, Франк! Привет, Тобиас!

– Здорово, Джеймс. Что это у тебя с ногой?

– Говно месил на досуге. Ну что, здесь будем говорить, или как? Чего приехал? – Дядя Джеймс озирался, словно ожидал пули из-за каждой занавески каждого окна.

– Джеймс, давай внутри обсудим, что здесь крик подымать, верно я говорю?

– Ещё бы! Ну, смотри, а я гостям всегда рад. – Дядя Джеймс сделал приглашающий жест, пошёл впереди, пряча до времени гнусную ухмылку. Патрик, руки в карманах, панорамным, охватывающим взглядом упёрся в окна противоположного дома, рассчитывая уловить движение, отблеск, тень или ещё что-нибудь, сулящее угрозу. На лестничной клетке тоже могли подстерегать убойные сюрпризы, но Патрик был один, обеспечить контроль впереди и в арьергарде времени не было, а вероятность нападения с тылу обычно выше, чем засады впереди.

– Тоб, постереги машину, отдохни, но посматривай, я скоро.

Дядя Джеймс немедленно развернулся к Франку и с серьёзным видом вмешался в разговор:

– Долго ему придётся ждать, с голоду валенки отбросит. Обсуждать есть чего, не украдут вашу машину, не мучай парня, пусть с нами идёт… – Он гостеприимно пропустил Франка перед собой, тот, в свою очередь, кивком послал вперёд Тобика.

В квартиру ввалились запыхавшиеся – пятый этаж без лифта, один Патрик дышал ровно, только глаза его горели диковато – вновь обозначились глюки, на этот раз зрительные. Дядя Джеймс первым делом направился на кухню и самолично поставил кофейник на огонь, чтобы подсластить Франку предстоящую пилюлю, но это слабо помогло – Франк, уяснив что к чему, плевался и визжал, грозил Джеймсу миллионными штрафами… Тщетно: сам напросился на встречу, сам предложил войти в дом, изволь терпеть и решать свои вопросы по телефону, в одностороннем порядке, разумеется, незачем сюда звонить. Франк продолжал плеваться как верблюд, но смирился в конце концов, и он в такой ситуации аналогично поступил бы… Тобика с кружкой отсадили к окну – печеньем хрустеть, а сами тут же, на кухне, перешли к делам.

Франк имел своих людей в департаменте внутренних дел, там ему сообщили, что дело Червончика потихонечку, подспудно пытаются раскручивать, ибо прозвучало слово «Швейцария». Видимо, в этой связи и объявлен розыск на Гекатора Суллу, может быть, по подозрению в его убийстве. Вроде как не он, а наоборот, его убили.