Александр Проханов - Рисунки баталиста

Зашуршали шаги. Мелькнула тень. Комвзвода, лейтенант, появился, согнувшись, вглядываясь в них лежащих:

– Где Марков и Степушкин?

– Пошли на башню, – ответил сын. – Позвать, товарищ лейтенант?

– Сам пойду, проверю позицию. На левом фланге какое-то движение. Вроде бы сосредоточиваются… Не спать! Не проворонить!.. Просочится какой-нибудь снайпер, какой-нибудь гранатометчик – и вас побьет, и машину сожжет!.. Смотреть в оба! Ясно?

– Так точно, товарищ лейтенант!

Веретенов воспринял слова комвзвода как приказ и ему, Веретенову. Смотреть в оба – значит, смотреть им обоим. Чувство опасности вернулось, обступило, и он, прижавшись к сыну, вглядывался в темноту, где что-то слабо искрилось.

– Смотри-ка, папа, что это?

Высоко в небе двигалась огненная малая точка. Из этой точки шатром лился свет. Пирамида рассеянного света, собранная в огненной малой вершине, скользила по небу, накрывая город, пропуская сквозь сияние сумрачные минареты и кровли.

– Что это, а?..

Веретенов вглядывался в излучение, стремился разгадать его суть. Не было звука, а было бесшумное световое парение. Лопасти света напоминали огромные прозрачные крылья. Казалось, летело в поднебесье крылатое диво. Он стал ждать, что летящий свет опустится к ним, лежащим, коснется легким лучом изрезанной гусеницами земли, примет в себя его и сына, унесет из осажденного города, где готовятся к бою и штурму, в родные места, в родные луга и долины, к той старой темной избе, где когда-то было им так хорошо.

Он шептал, следил за сиянием. Оно удалялось. Из меркнущей пирамиды лучей донесся чуть слышный металлический звук. Это самолет из Европы в Азию пролетел над Гератом, включив в высоте свой прожектор.

– Папа, я хочу тебе что-то сказать, – сын повернулся к нему, и Веретенов услышал в голосе сына особые, взволнованные интонации. – Очень важное для меня, для тебя!

Он чувствовал: в сыне возникло какое-то новое состояние, какая-то большая глубокая мысль. Ждал, что он скажет. Был весь в ожидании. Но опять зашуршали шаги, возник Маркиз, ловкий, мягкий и быстрый. Тихо засмеялся во тьме:

– Это я! Гляньте, что принес!..

Веретенов жалел, что их прервали, что сын не успел высказаться. Но одновременно был рад Маркизу, его тихому смеху.

– Что ты принес?

– Апельсины! Там ящик разбитый!

– Так давай их сюда!

– Сейчас очищу розочкой!..

Надрезал штыком апельсин, развернул кожуру лепестками, протянул им обоим. Они ели в темноте прохладные, душистые, отекавшие соком дольки.

– А я ваш рисунок в машине держу, – сказал Маркиз. – Ваш рисунок в бою побывал!

Веретенов понял, что апельсин – награда за рисунок. И опять с нетерпением подумал, что же хотел сказать ему сын? От какого чувства и мысли задрожал его голос?

Зашуршало, и Степушкин, проскользнув легкой тенью, опустился рядом с ними на земле.

– Взводный приказал оттянуться к воротам. Говорит, на левом фланге движение. А я ничего не слышал. Собака пробежала – вот и все движение… Интересно: люди повсюду разные, а собаки везде одинаковые!.. Интересно: если эту собаку к нам в село привезти, будет она с нашими мирно жить или грызться станет?.. Гляди, Маркиз, что нашел! – Степушкин протянул маленький дешевый транзистор с никелированным усиком антенны. – Рядом с барахлом у повозки валялся! Какие-то там бабьи юбки, весы медные и вот этот приемник. Покрути – работает, нет?

Маркиз повернул рукоятку. Громкая азиатская музыка наполнила двор, полетела к кустам, к стеклянно поблескивающему дереву.

– Тише ты, взводный услышит!

Маркиз убавил громкость. Шарил по шкале, будто переливал из сосуда в сосуд булькающую музыку, индийскую, иранскую, китайскую. И сквозь треск, сквозь чужие песнопения внезапно прозвучало:

– Московское время двадцать три часа. На волне «Маяка» последние известия. Сообщения по стране…

И в паузе, наполняя ее воющим свистом, словно транзистор потерял волну и вещал вибрирующую, с нарастающим визгом помеху, налетело и грохнуло. Полыхнуло из-за изгороди красной вспышкой, озарив полосатого тигра, глубину зеленого сада, темнолистое круглое дерево. Погасло, осыпав шелестящей трухой. И в испуганном сердце, в неуспевших моргнуть глазах – негатив: вырезанный контур дерева, наполненный блеском фольги, пролом в глинобитной стене, имеющий очертания тигра.

– Черти! – Степушкин распластался как ящерица, готовый метнуться вперед. – Из гранатомета! Должно, пойдут на прорыв!..

Снова завыло, разматывая в воздухе свистящий режущий бич, и ахнуло за кустами. Косые, вбок, брызги взрыва дернулись огнем. Полетел сверху сухой легкий прах, в зрачках дрожал вывороченный наизнанку мир.

– Труженики Белгородской и Липецкой областей на два дня раньше намеченного срока закончили сев озимых культур… – спокойно вещал транзистор.

Опять ударило в стороне, померцав багровым. И из этой вспышки часто, врассыпную полетели ракеты, раскрываясь в слабых хлопках, и в свете Веретенов увидел близкое лицо сына с наклоненным к оружию лбом, и на лбу, и на стволе автомата был одинаковый зеленоватый отсвет.

– Коробки с патронами возьмешь, оттащишь на башню к Алферову! – приказал Маркизу Степушкин. – А я у ворот, в прикрытии!… Сейчас начнут!

Маркиз кивнул и исчез. Из-за стен и кровель донесся многоголосый глухой звук, будто вместе с жарким свистящим дыханием вытолкнутый сквозь стиснутые зубы, из множества ртов. И казалось, этот звук идет из земли, из толщи глинобитных строений, из листвы деревьев, кустов.

– Газовики Заполярья, выполняя взятые на себя социалистические обязательства, ввели в эксплуатацию еще две газоносные станции, обслуживающие новый двухсоткилометровый участок газопровода Уренгой – Помары – Ужгород. Голубое топливо, доставляемое к западным областям нашей Родины, получает тем самым дополнительное стальное русло…

Гул нарастал, приближался. Веретенов начал различать отдельные придыхания и вскрики. Они складывались в похожие на улюлюканье вопли. Вопли повторялись, наваливались – со стуком шагов, с хлюпаньем селезенок и легких, звяканьем зубов и оружия. Этот вал голосов был похож на движение серпа, вторгавшегося в сочные стебли. И внезапно оттуда, из криков, из раскрытых в дыхании ртов, ударили трассы. Короткие, редкие. Все длиннее и чаще, пробивая под разными углами ночь, вонзаясь в кроны деревьев, завершаясь в глинобитной стене. Буравили ее, прожигали пульсирующими желтыми огоньками. И внезапно, оставляя ртутный, шипящий след, промчалась шаровая молния, прянула над стеной, и там, где она исчезла, в проулке ударило взрывом. В ответ со стены, с крыши, от корней кустов и деревьев забили автоматы, посылая встречные очереди. Рядом, оглушая, полыхнули два красных жала – это Степушкин и сын выпустили из автоматов две очереди. Скрестили их с другими, летящими через крышу и двор.