Александр Проханов - Рисунки баталиста

Но это счастье было недолгим, оно опять сменилось неведением и тревогой. Трое на помосте касались пальцами не струн, а спусковых крючков автоматов. Броневик с задраенным люком нацелил пулемет на ворота. Арыки с водой, глухие башни с бойницами отрезали путь к отступлению. И он, Коногонов, не ученый, не лингвист, не историк, собирающий материал к диссертации, а офицер при исполнении службы, готовый любой ценой выполнить задание своего командира.

Он сидел на подушках, ожидая хозяина, двойным зрением озирая сад, нарисованного над дверью павлина. Вдруг опять подумал о своем Ярославле, о прощальном посещении отчего дома, когда явился в лейтенантских погонах, рассказал о своем назначении.

Мать накрывала на стол. То и дело вздыхала, подносила к глазам платок. Норовила незаметно погладить сына, то плечо, то локоть, то короткие, по-военному остриженные волосы. Отец бодрился, но, разливая вино, поднимая бокал, не выдержал. Голос его дрогнул. Чокаясь с сыном, сказал: «Возвращайся, Сережа, невредимый! Иначе ой как нам худо!..» Заморгал, заблестел глазами. Вечером в своей лейтенантской форме отправился гулять по любимым родным местам. Мимо «Ильи Пророка» на Волгу. На набережной – вечерняя, нарядная толпа. На Волге – теплоход, белый, с музыкой, с огненным, глубоко утонувшим отражением. И такая любовь к этим гуляющим, не ведающим о нем людям, к весенним деревьям, к Волге, такое желание блага, предчувствие грозных, ему предстоящих дней. Он обхватил корявый липовый ствол, обнимал весь широкий вечерний разлив, белый уплывающий корабль, темный шатер колокольни.

– Салам алейкум! – в проеме дверей, заслоняя сад, появился широкоплечий мужчина, властно-приветливый, без головного убора, высокий, с черными, длинными, почти до плеч, кудрями, в шелковой с отливом рубахе, с открытым вырезом, в котором виднелась смуглая крепкая волосатая грудь, дергалась и искрилась цепочка.

– Алейкум ас салям! – встал ему навстречу Коногонов, понимая, что перед ним хозяин дома и кишлака Амир Саид, пожимая долгопалую длинную руку, перехваченную браслетом, с двумя перстнями.

– Рад видеть вас в моем доме, дорогой Коноган! – приглашал его садиться Амир Саид, занимая место на ковре напротив, ловко, удобно подбирая себе под бок расшитую шерстяную подушку. – Вы проделали долгий путь, откликнувшись на мое приглашение. Надеюсь, дорога была неопасной? Вы не испытали тревог?

– Я доехал благополучно. Ваш брат, ваши люди были так добры, что встретили меня на пути. Я любовался вашим кишлаком, его садами, хлебами. Видно, в этом году вы соберете хороший урожай.

– Слава аллаху, урожай обещает быть хорошим. На горах было много снега, а в долине много воды. Все будут сыты, никто не будет нуждаться.

– Радуюсь за жителей кишлака, радуюсь за жителей Гератской долины!

В горницу вошел Амир Садек, держа поднос с цветастым чайником, пиалами, вазочками, полными сластей, изюма и миндаля. Следом один из охранников внес керамическое блюдо с ржаво-красными, словно обугленными гранатами, дымчато-синим, свисавшим виноградом и огромными алыми яблоками. Ковер покрылся яствами. Амир Сайд разливал дымящийся черный чай, угощал Коногонова. Тот с наслаждением пил душистый напиток. Клал под язык сладкий, в сахарной пудре орешек.

– Как чувствует себя командор? – спросил хозяин, поднося пиалу к черным усам. Эти волнистые усы, цветок на пиале, широкий бронзовый лоб, радушный над входом павлин уже не волновали Коногонова своей восточной живописностью. Его ум, его дух были заострены в работу, и эта работа уже началась. – Я знаю, у командора много хлопот, много поездок, – продолжал Амир Саид. – Мы слышали здесь, в кишлаке, что большой караван с оружием, шедший из Ирана в Герат, так и не попал к Турану Исмаилу. Командор опередил Турана Исмаила.

– Командир здоров. Вы сами скоро убедитесь в этом. Сегодня утром я говорил с командиром.

– Когда и где командор будет со мной говорить? – Амир Саид поставил пиалу, и его яркие, огненные глаза приблизились к Коногонову. – Мне очень нужно говорить с командором.

– Вы сможете повидаться с ним на следующей неделе, во вторник, в десять утра. Он вас будет ждать у Верблюжьего источника, на двадцатом километре дороги.

– Знаю Верблюжий источник! В десять утра во вторник я буду говорить с командором.

Амир Саид закрыл выпуклые коричневые веки. Несколько секунд молчал, словно смотрел в себя. Что то читал в себе. Какие-то вязью начертанные в душе письмена. Потом улыбнулся Коногонову белыми, ровными зубами. Маленьким ножичком взрезал гранат. С хрустом его разломил. Протянул обе мерцающие зернисто-алые половины гостю, неся на пальцах капельки сока, посвечивая голубыми и зелеными камнями в перстнях.

– Отведайте этот плод, дорогой Коноган. Когда мы еще не были во вражде с Тураном Исмаилом и я не поклялся отомстить ему за обиду, он был моим гостем. Сидел на этом же месте, где сидите теперь вы. Я угощал его плодами из моих садов, лучших в Гератской долине. Пусть сладость и сок граната наполнят вас силой и свежестью. Чтоб вы не ведали устали и жажды под нашим горячим солнцем.

Коногонов принял драгоценно мерцающий плод. Погрузил зубы в вяжущую, брызгающую прохладу. Обсасывая розовые косточки, отрывал жесткую, как гнутая латунь, кожуру.

– Какой прекрасный плод! – Коногонов отложил гранат, отирая губы платком. – Не будете ли вы столь добры, дорогой Амир Саид, посвятить меня в то, о чем собираетесь говорить с командиром? Я передам ему ваши просьбы, и у него будет больше времени их обдумать. Быть может, к началу встречи у него уже найдутся ответы на часть вопросов, которые вы хотите ему задать.

Коногонов извлек из кармана блокнот, ручку, изображая готовность записывать. Амир Саид снова закрыл глаза, словно читая какую-то одному ему доступную книгу.

– Мне нужно оружие! – Глаза его заметались, засверкали. – Пусть командор даст мне оружие! У меня есть деньги, я могу купить у командора оружие! Пусть он отдаст мне оружие из каравана Турана Исмаила. Он может верить, что это оружие никогда не будет стрелять в шурави, никогда не будет стрелять в солдат нашего единственного, почитаемого правительства. Оно будет повернуто в ту же сторону, что и оружие законного правительства!

Коногонов записывал, чувствуя, как летают вокруг его пальцев жгучие, как черные шмели, глаза Амира Саида. Думал: можно ли верить этому пылкому, желающему оружия воину, присягнувшему на верность правительству, еще недавно ходившему в Иран, присягавшему там на Коране? Что есть искренность и что вероломство в словах человека, подносящего ему алый, исходящий соком плод?

– Если командор даст мне оружие, ему не нужно будет посылать солдат охранять дорогу и перевал. Ему не нужно бояться, что люди из Ирана тайно войдут в Герат. Мои люди станут охранять перевал, и никто не посмеет пройти мимо кишлака с дурными намерениями против шурави и правительства. Ни одна пуля из винтовок Турана Исмаила и Кари Ягдаста не полетит в вашу сторону, потому что здесь на их пути встану я! Пусть командор даст мне оружие!