Егор Радов - Дневник клона

Сегодня я висел и жевал, пребывая в раю этих самых лучших в мире занятий, как вдруг все вокруг потемнело и начался страшный ливень с диким ветром, раскачивающим меня туда-сюда со страшной силой. Я все равно жевал, но этот дьявольский ураган был так кошмарен, что иногда целыми пачками стрясывал своим резким порывом листья с ветки прямо буквально у моих губ, когда они нежно хотели их сорвать. Это было достаточно неприятно и неожиданно. Тут вдруг небо — обычно столь дружелюбное и голубое — испещрилось молниеносными разрядами изломанных мгновенных ярких вспышек, одна из которых угодило в соседнее древо. Раздался треск; святую листву обуял огонь. Я впал в какое-то оцепенение и пришел в себя, когда все закончилось, и вновь воссияло солнце, и наступила влажная тихая сушь. Я обернулся на соседнее древо — оно было обугленным и страшным; редкие листочки трепетали под мягким ветерком. Мне стало страшно — впервые в жизни.

Значит, наш мир не так совершенен, как я представлял? Что было бы, если бы ужасная вспышка попала в наше древо жизни?…

Я подумал какое-то время, а потом внезапно понял, что этого никогда не могло бы случиться. Ибо я рожден для счастья и пребываю в счастье, а судьба других вещей — их личное дело, их личная судьба. Я все-таки переволновался, но успокоенный и приободренный своим выводом после пережитого, я пожевал еще листьев, которые показались мне особенно вкусны, и погрузился в долгий сладостный сон.

Наступает тьма, обхватывающая меня со всех сторон, давящая, неотвратимая, чужая. Я готов вскрикнуть, но не могу раскрыть рта, хочу уцепиться хоть за что-то и стряхнуть эту темень с себя, расправив плечи, точно бабочка — крылья, но тьма неуязвима, она сжимает меня в комок, в сгусток, в точку. И тут же — словно выплевывает меня из самого себя, и я уношусь ввысь, как всегда, обращенный лицом вверх.

Я лечу и лечу, набирая такую скорость, что скоро перестаю чувствовать свои очертания. Я словно состою из воздуха, или вообще ни из чего не состою. Где я? Что со мной произошло и происходит? Кто я вообще такой?…

Я влетаю в границу темного неба и вылетаю за его предел — дальше, дальше, дальше. Разве может быть что-то дальше? Разве может быть что-то еще? Разве что-то может быть?…

За небом раскрывается безмерный черный простор с сияющими точками звезд, и я лечу в этой бесконечности, непонятно куда, непонятно зачем, не в силах остановиться, и не в состоянии хотя бы перестать существовать.

Рядом со мной летит комета, я обращаюсь к ней с вопросом — кто, что, зачем? Но она ослепительна и холодна, в ней нет ответа и нет смысла.

Какой же во всем этом может быть смысл?…

Я лечу мимо звезды, погружаюсь в ее радужно-переливающуюся яркую корону, рдею на волнах ее всецветных вибраций и вечных перемен, погружаюсь в смазанный калейдоскоп ее величия, славы и изначальности, — но я ей совсем не нужен; ей не нужен никто; она столь прекрасна, столь ясна и самодостаточна, что трепет любви и ужаса буквально пронзает и сотрясает всю мою душу, совсем как ее луч; и тогда я покидаю звезду и лечу дальше в этом холоде и мраке.

Что же я здесь делаю?… Кто я вообще такой?… Зачем я здесь оказался?!…

И в миг, когда полное отчаяние овладевает всем моим существом, когда у меня не остается больше никакой надежды, я шепчу своими отсутствующими губами, я кричу своей несуществующей гортанью, я молюсь своим уничтоженным сердцем: «Спаси меня, Господи!», и тут же вижу перед собой огромное вселенское древо жизни, сверкающее как мириады бриллиантов, и родную ветку перед собой, покрытую звездными листьями.

Я подлетаю к древу и обхватываю ветку, словно самое любимое существо, и я чувствую ее холод и тепло одновременно, и это тепло обращено ко мне. Я срываю с ветки несколько звезд, ощущаю их непередаваемый вкус, успокаиваюсь тут же, убаюкиваюсь, совсем как ребенок, и начинаю жевать, жевать, жевать...

Когда я родился, моя мама была настолько ласковой и нежной, что я сразу понял, что попал в мир счастья, тепла и доброты. Отца я не помню, но уверен, что он был так же прекрасен, как любой из нас.

Но сейчас весна — пора любви, я продолжаю висеть на своей ветке и жевать листья, и чувствую себя еще более окрыленным и счастливым, чем обычно. Оказывается, что даже в раю может быть «очень хорошо», а может быть и «еще лучше».

Я улыбаюсь солнцу и жизни и буквально готов расцеловать бабочку с огневым узором крыльев, когда она пролетает мимо.

В центре древа жизни собрался наш народ, и я тоже направляюсь туда по своей ветке, и трепещу от сладких желаний и ощущения любви.

Я вежливо здороваюсь со всеми, готовый от радости обнять их и прижать к груди, и располагаюсь среди моего народа — лучшего из всех, чтобы вместе чувствовать солнечные лучи, чтобы вместе жевать листья, чтобы вместе радоваться жизненному совершенству, подаренному каждому из нас.

О, как прекрасны наши девушки, как они грациозно висят!… А как они чарующе жуют!!… А как красивы их лица, обращенные ввысь!!!… Как светятся их глаза, когда они обращают свой взор прямо на меня!!!!… Неужели я заслуживаю кого-нибудь, неужели я могу понравиться, неужели меня можно полюбить, ведь я — такой обычный, простой, такой же, как все...

И тут, словно ослепленный, я вижу чудесное создание недалеко от меня, буквально на соседней ветке!

И она смотрит прямо на меня, смотрит, не отрываясь, но глаза ее грустны и печальны, и только отраженный солнечный свет заставляет их блестеть и сверкать, как будто бы она счастлива.

Я переползаю на ее ветку, располагаюсь рядом и спрашиваю:

— Что с вами? Вам грустно? Но посмотрите, как светит солнце, как все прекрасно...

— Я вас люблю, — отвечает она мне, — а любовь — это самое грустное и великое чувство из всего, что вообще возможно под солнцем, которое сейчас светит.

Я смотрю ей в глаза, и тут же нечто волшебное и мощное, словно молниеносная вспышка, спалившая соседнее древо жизни, пронзает нас стрелой безмерного и невероятного восхищения, и мы сливаемся в великом и бесконечном поцелуе, затопляющем нас, будто идущий сплошной водяной стеной, искрящийся светом и счастьем, оглушительный ливень любви.

— О, как прекрасна ты, возлюбленная моя!… — шепчу я ей, а она ничего не отвечает мне, только гладит мои щеки и вновь целует и целует меня.

Наконец, я соединяюсь с ней, отдаю ей себя полностью, перестаю существовать, превращаюсь в само солнце, которое сейчас светит, становлюсь древом жизни, становлюсь всем; а она неслышно произносит: «любимый...», и улыбка озаряет ее прекраснейший лик, и нимб счастья зажигается над нашими переплетенными на ветке телами.

Это был великий день любви, который навсегда останется в моей памяти, что бы со мной не случилось.