Дэвид Седарис - Одень свою семью в вельвет и коттон

– Ее даже «хрен» сказать не заставишь, – возмущается Пол, – а это же, черт возьми, овощ.

По состоянию здоровья моей невестке надо спать всю ночь, поэтому, когда Мадлен просыпается в два и в три часа ночи, а потом в пять утра, Полу приходится ее кормить и переодевать, а еще носить на руках по всему дому, упрашивая сменить гнев на милость. Ложиться в постель бессмысленно, поэтому он швыряет свои подушки из комнаты в комнату и валится на пол перед детской кроваткой или перед креслом-качалкой в столовой. Когда последняя из моих сестер отправляется на боковую, он набирает мой номер и подносит трубку к ротику малышки. Целыми месяцами я слушал ее плач по междугородке, но потом она подросла, научилась смеяться, ворковать, вздыхать с особой детской интонацией, и, слушая ее, я начинаю понимать, как некоторые люди решаются привести младенца в наш паршивый мир.

– Рано или поздно она разберется, что к чему, – говорит отец. – Подожди еще. Через пару лет Мадлен и знать его не захочет.

Я заглядываю в будущее и вижу лицо моего бра та, невыносимо повзрослевшее. Дочь отвергла все его ценности и теперь стоит на подиуме одного из престижных университетов – выпускница, готовящаяся произнести прощальную речь. Что она подумает, когда ее папаша появится посреди прохода, захрюкает, как боров, и задерет майку, демонстрируя надпись на трясущемся голом пузе? Отвернется ли она, как предсказывает мой отец, или вспомнит ночи, когда просыпаясь, она видела его рядом – этого жлоба, этого увальня, дурацкую слюнявую игрушку, спящую у ее ног.

Я сидел на крыльце, пытаясь утопить мышь в ведре, когда этот фургон остановился перед домом. Странно. В среднем, за день мимо дома может проехать пятнадцать машин, но они никогда не останавливаются, разве что кто-то здесь живет. Да и время было позднее, три часа утра. Соседи напротив уже в девять часов спят, а те, что живут рядом с нами, укладываются примерно на час позже, насколько я знаю. В нашем нормандском селе нет уличных фонарей, так что когда темно, у нас и впрямь темень, а когда тихо, слышно абсолютно все.

«Я вам рассказывал про грабителя, застрявшего в дымоходе?» Прошлым летом все рассказывали эту историю. То она случилась в деревушке у подножья красивого, разделенного надвое рекой холма, то произошла в пятнадцати милях от этой деревушки, совсем в другой стороне. Я слышал ее от четырех человек, и каждый раз она происходила в другом месте.

«Так вот, этот грабитель, – рассказывали люди, – он пробовал пробраться в двери или влезть через окно, а когда у него ничего не вышло, взобрался на крышу».

Речь всегда шла о дачном домике, коттедже каких-то англичан, чьей фамилии никто не помнил. Супруги уехали в начале сентября, а вернувшись через десять месяцев, обнаружили у себя в камине башмак. «Это твой?» – поинтересовалась женщина у своего мужа.

Они только что приехали. Нужно было застелить кровати и проветрить кладовки, и за всякими делами про башмак забыли. Это было в начале июня, погода была промозглая, и, когда стемнело, муж решил разжечь камин.

Дойдя в своем повествовании до этого момента, рассказчики уже были просто вне себя, их глаза горели, как будто в них отражалось пламя камина. «Вы что, правда думаете, что я вам поверю? – спрашивал я. – Нет, серьезно!»

В начале лета местная газета посвятила три колонки состязанию едоков камамбера. Были представлены фотографии участников: руки у них были связаны за спиной, а лица почти полностью залеплены мягким липким сыром. И это все на первой странице. В селе, где туго с новостями, голодная смерть может обеспечить газету заголовками лет эдак на шесть.

«Да погоди, – отвечали мне. – Это же еще не все!»

Комната начала наполняться дымом, и тогда муж стал тыкать в дымоход метлой. Что-то забило трубу, он снова и снова тыкал в этот предмет метлой, и, в конце концов вытолкнул грабителя, превратившегося к тому времени в скелет. Грабитель рухнул в пламя ногами вперед. Тут рассказчики всегда делали паузы, перерыв между самой историей и практическими вопросами, сводившими весь рассказ на нет. «Так кто же был этот грабитель? – спрашивал я. – Тело опознали?»

Он бывал цыганом, бродягой, а два раза арабом. Никто не мог точно припомнить, откуда он был. «Но это правда, – говорили они. – Спроси кого угодно» При этом они имели в виду соседа, рассказавшего им эту историю, или же кого-нибудь, кому они сами ее рассказали пять минут назад.

Я никогда не верил, что грабитель умер от голода в дымоходе. Я не верю, что его скелет свалился в очаг. Но я верю в привидения, особенно когда Хью в отъезде, и я остаюсь в селе один. Во время войны наш дом занимали нацисты. Предыдущая хозяйка умерла в спальне, как и хозяйка, владевшая домом перед ней, но их призраки меня не беспокоят. Я знаю, что это глупо, но я опасаюсь зомби, бывших жителей села, которые разгуливают в ночных рубашках, испачканных гноем. Примерно в четверти мили находится деревенское кладбище, и пожелай его обитатели выйти за ворота и повернуть налево, они сразу наткнутся на наш дом, третий от угла. Включив все лампы в доме и улегшись в постель, я разрабатывал план действий на случай их маловероятного визита. Самым разумным было бы спрятаться на чердаке, но перед этим надо запереть дверь, но на это уйдет время, а как раз времени-то и нет, когда зомби тесными рядами лезут в ваши окна.

Бывало, я часами лежал без сна, но теперь, если Хью не возвращается на ночь, я просто не ложусь и стараюсь чем-нибудь себя занять: пишу письма, чищу печку, пришиваю недостающие пуговицы. Белье я не стираю, потому что машина работает очень громко и может заглушить другие, гораздо более важные звуки, а именно шаркающие шаги живых мертвецов.

В ночь, когда к дому подъехал фургон, я был в кухне, служившей заодно и гостиной, и пытался собрать сложную модель «Прозрачного человека». Тело у него было из прозрачного пластика, а внутри помещались органы – их цветовая гамма колебалась от ярко-красного до матового фиолетового, печеночного. Мы его купили в подарок тринадцатилетнему мальчику, сыну наших друзей. Он объявил, что это фигня, имея в виду «никчемная, противная вещь». Летом за год до этого он собирался стать доктором, но за последние несколько месяцев изменил свое намерение, решив стать модельером обуви. Я предложил ему оставить хотя бы ноги, но он с презрением отвернулся, так что пришлось дать ему двадцать евро, а модель оставить себе. Я только отделил пищеварительную систему, как над головой у меня раздался знакомый шум, и я уронил половину прямой кишки на пол.

В боковом дворе растет ореховое дерево, и Хью каждый год собирает орехи и раскладывает их на чердаке для просушки. Вскоре после этого появляются мыши. Я не знаю, как они взбираются по лестнице, но как-то им это удается, и орехи Хью – первый пункт у них по списку. Орехи слишком большие, чтобы утащить их в зубах, так что мыши катят их по полу, подталкивая к своим норам, которые сооружают в узких щелях между стеной и карнизом. Добравшись до щели, они обнаруживают, что орехи не пролазят, и, хотя мне это кажется очень забавным, Хью думает иначе и расставляет по всему чердаку мышеловки, которые я обычно обезвреживаю, прежде чем мыши успевают до них добраться. Вот если б это были крысы, тогда другое дело, но парочка мышей? «Да что ты в самом деле, – говорю я. – Что может быть симпатичнее? «