Дуня Смирнова - С мороза

Другим противоречием романа является то, что у новых героев появились характеры (чего раньше у Марининой не водилось), зато старые совершенно спятили: муж Каменской Чистяков перестал готовить, теперь Каменская готовит, Миша Доценко женился, а у Короткова наконец-то умерла теща. Что теперь Маринина с ними со всеми будет делать – ума не приложу.

Единственное, что осталось почти без изменения, – это прекрасный язык писательницы. Он, конечно, обогатился новыми словами и выражениями, но по сути своей остался таким же – гремучая смесь протокола, письма из пионерского лагеря, разговора в парикмахерской и кандидатской диссертации. На первой же странице «Седьмой жертвы» читателя ждет перл: «Андрей Тимофеевич… отправил в рот очередной кусок упоительной телятины Ирочкиного изготовления». Упоительная телятина. Прелесть.

«Дойдя в жизни до известной полосы, начинаешь испытывать больше радости, говоря справедливые вещи, чем поразительные». Эта мысль из «Жизни пчел» Метерлинка может быть продолжена: дойдя в жизни до известной полосы, ничему так не поражаешься, как простым и справедливым наблюдениям других.

«Жизнь пчел» – это не метафора, это буквально трактат о пчелах. За последние годы ни одна книга не вызвала у меня такого острого ощущения счастья во время чтения, как эта. Преданность, уважение, восхищение и сочувствие, с которыми Метерлинк относится к пчелам, сравнимы по своему накалу с теми, которые он сам вызывает у читателя. Жизнь пчелы, ее высший смысл, определяемый «гением улья», как называет его Метерлинк, состоит в бесконечном самопожертвовании во имя будущих поколений, которых она никогда не увидит. Это вечно отодвигающееся завтра подчиняет ее существование высокому и ничем не вознаграждаемому долгу. Принципы роения, строительство сотов, воспитание принцесс, забота о пчелиной царице – все это на редкость рационально устроено и совершенно неоправданно с точки зрения личного, индивидуального благоденствия каждой отдельно взятой пчелы. Коллективный разум, которым, по убедительному свидетельству Метерлинка, обладают пчелы, совершенно отличается от человеческого разума не только методами постижения реальности, но и способами самовыражения. «Если бы кто-нибудь пришел к нам из неведомого нам мира и попросил показать ему на нашей земле предмет, составляющий самое совершенное воплощение логики, то нам пришлось бы показать ему кусочек скромного медового сота». Примечательно, что этому «кому-нибудь» Метерлинк не решился бы показать ничего рукотворного, человеческого.

Это вообще очень смиренная книга. И в «Разуме цветов» – трактате о мужественных и прекрасных созданиях, тратящих все свои силы на преодоление неподвижности, – и еще более в «Жизни пчел» Метерлинк создает щемящий образ человеческого бытия, горделиво стремящегося к постижению истины и смиренно знающего о ее недоступности. По Метерлинку, долг человека – в познании, а нравственность – в доверии к тайне. Чем дольше и пристальнее наблюдает автор за жизнью крошечных насекомых, тем больше и сложнее представляется ему сокровенная мысль, вложенная в них природой. Он ни на секунду при этом не поддается соблазну восславить природу как таковую и во всех ее проявлениях – недаром темой его исследования стали именно пчелы, а не мухи, например, которых Метерлинк совершенно презирает. Метерлинка чарует идея созидания и долга.

В молодости я ненавидела книги и фильмы о животных. Теперь я с трепетом жду воскресенья – «Диалоги о животных с Иваном Затевахиным» наполняют для меня этот день радостью и волнением. Охота крокодилов на антилоп гну или жизнь австралийских лысых обезьян потрясает меня гораздо больше, чем все произведения человеческого гения, вместе взятые. А на днях мы с писательницей Толстой договорились, что ближе к лету на ее даче мы займемся организацией пасеки. Ее тоже очень интересуют пчелы.

Как обычно принято в наших детективах, расследование как таковое отсутствует. Никакой тебе дедукции, зато следователя постоянно осеняют прозрения. Принцип этот придуман еще покойным Николаем Леоновым: его сыщик Гуров все заранее предугадал и предусмотрел; иногда кажется, что Гуров и есть преступник.

Следователь транспортной милиции Дмитрий Самарин, конечно, не такой тупой гений, как Гуров, не все он может предусмотреть, но догадливый, гад!

Вообще сюжет увлекательный. Во-первых, маньяк-убийца, это всегда приятно. Во-вторых, страшные дела творятся у нас на вокзале, девоньки, прямо ужас какой-то! Тут тебе и торговля детьми, и бомжи вонючие, и воры купейные с клофелином в коньяке, весь набор газеты «Мегаполис-Экспресс». Нету только снежного человека и колбасы-убийцы, а жаль. В-третьих, кошмарно коррумпирована все-таки у нас милиция, тоже тема неисчерпаемая и вечная.

Но есть и оригинальные, свежие находки. Маньяк-убийца реагирует только на женщин в период месячных и только летом. Потому что они раздетые и пахнут. Несмотря на разное, но в целом вполне приличное социальное положение, пахнут они все. Видимо, таким образом авторы ловко вставляют шпильку городским властям, отключающим летом горячую воду и вынуждающим женщин не мыться. Остро поставили проблему авторы, молодцы, так держать!

Опять же интересная находка, что интеллигент, взятый транспортной милицией по подозрению в том, что он и есть маньяк (что может быть естественнее для интеллигента в наше нелегкое время!), отказывается признаваться. И это несмотря на пытки! Писатель Бушков, должно быть, в ярости! Он бы не упустил такого шанса, у него если человек в очках и шляпе, значит, точно негодяй. Вообще мотив стойкости нашей интеллигенции как-то ушел из литературы. Это неправильно, поэтому почин авторов можно только приветствовать.

Книжка очень бойкая, рекомендуется широкому кругу читателей.

А вот эту книжку очень советую купить. Во-первых, там есть масса забытых просто-напросто слов, без которых ни Зощенко, ни Платонова, ни Ильфа с Петровым не прочесть. Во-вторых, огромное количество сведений, которых вы просто могли не знать. Я, например, с интересом выяснила, что «душман» – это не только «член вооруженных формирований непримиримой оппозиции в Афганистане», но и «(разг. ирон.) Название больших черных карасей-мутантов, появившихся в загрязненной Волге в 80-е гг.». Или «Жидовоз – (разг. шутл.-ирон) Самолет, выполняющий рейс Ленинград-Вена, на котором из СССР обычно улетали еврейские эмигранты». А вот такое невинное слово, как «зорька»: «Пионерская зорька. 1. Название утренней передачи для пионеров… 2. (жарг. вульг.) Утренний половой акт». В-третьих, даже самые простые слова в этом словаре имеют свое специфическое толкование. Вот «конь» – он всегда «Железный, стальной… (патет.) Трактор». Или слово «твердо»: «нарег. Уверенно, стойко, неизменно. // Твердо идти по пути строительства социализма. Ангольский народ будет твердо идти по пути строительства социализма. – Визит, 1976. // Твердо и уверенно вести народ к коммунизму…» А какие тут цитаты! Вот, например, к слову «жизнь»: «Оптимизм мы часто толкуем как обыкновенный телячий восторг. „Не надо печалиться – вся жизнь впереди". А печалиться надо. Не за себя, так за других. И не только печалиться, а даже страдать. – Коме, пр., 18.02.82».