Роберт Уоррен - Приди в зеленый дол

Он помнил, как однажды Сандер, ещё мальчишкой, прискакал по лугу на своём неистовом мышастом жеребце по кличке Мёртвый Глаз, соскочил с седла, сам с помертвевшими глазами и вздымавшейся грудью, и крикнул: «Зуб даю, что не решишься сесть в седло!» — и он, Маррей Гилфорт, ещё только подняв ногу в стремя, уже предвидел, что Мёртвый Глаз вздыбится и прыгнет и весь мир, покатится в черноту. Зачем ему это предвидение? Почему не дано ему жить, как Сандер, — ничего не зная, ни о чём не заботясь?

Видение исчезло, Маррей стоял в дверях, словно ничего не вспоминал, ни о чём себя не спрашивал.

Просто дверь открылась, и за дверью, в полумраке, стояла женщина.

— Как дела, Кэсси? — проговорил он.

— Спасибо, все хорошо, — сказала она, протягивая руку.

— Что Сандер?

Она чуть заметно передёрнула плечами.

— Ничего. А что с ним станется? — сказала она, глядя ему в глаза и словно спрашивая: "А что вообще с нами может статься? Что может статься с Марреем Гилфортом, что может статься с этим миром?

— Да, конечно, — пробормотал он, — да, да, — и вслед за ней вошёл в дом.

Она толкнула дверь в комнату, в которой он и не ожидал увидеть никаких перемен: все те же дыры в красном истоптанном ковре; та же серая, в пятнах сырости, гравюра над камином; в углу громоздкий, желтозубый, с чёрными дырами ободранных клавишей рояль; драные, пожелтевшие тюлевые занавески между выгоревшими красными бархатными портьерами; большой, почтенный стол с мраморной столешницей, на нём — толстая библия в чёрном кожаном переплёте с именами всех Спотвудов, записанными побуревшими от времени чернилами, впрочем, и сам переплёт давно уже не чёрный; и возле зияющего камина на некогда золочёном мольберте — портрет первого Сандерленда Спотвуда — могучего краснорожего человека в чёрном сюртуке, с седой бородкой клинышком, которую своенравный художник, по-видимому, налепил на тяжёлый подбородок, когда портрет был уже закончен, считая её деталью столь же условной, как на традиционном женском портрете — перья горжетки, ниспадающей на живописную скалу; старик Сандерленд, захвативший землю, срубивший дом, лупивший негров и заседавший в конгрессе, теперь глядел с портрета плоскими высокомерными глазами и, казалось, из принципа не замечал перемен, постигших дом за столько лет.

Маррей окинул все это взглядом, отметив про себя, что, как он и ожидал, здесь ничего не изменилось, но тотчас же с внезапным страхом понял, что ошибается: даже сейчас, в эту секунду, продолжается безостановочный процесс распада: извиваясь в агонии, медленно тлея, расползаются нити ковра; кожаный переплёт библии трухой сыплется на мраморный стол, краска облезает с лица Сандерленда Спотвуда, и вот уже надменные глаза блеклыми чешуйками падают на тёмные кирпичи камина и лежат там, точно перхоть. Ещё немного — и от дома ничего не останется.

Маррей стряхнул наваждение и обернулся к женщине.

— Я вижу, тебе чинят дом, — сказал он приветливо. — Ступеньки новые.

Она кивнула.

— Не так легко, наверное, найти здесь мастеров, — сказал он. — Имей в виду, что моё предложение остаётся в силе. То, о чём мы говорили весной. Я готов привезти из города хорошего плотника и пару подручных, чтобы они привели в порядок все самое основное. Жаль, что дом разваливается на части. У домов свои права, и их надо уважать. Если ты мне только позволишь, Кэсси…

Она глядела ему в лицо.

— Какая ему теперь разница, — сказала она, — я хочу сказать — Сандеру. Какая ему разница, что будет с домом?

— Но дом, — снова начал он, — это всё-таки недвижимость и…

Она его даже не слушала. Он это знал. Она всегда была такая. Она может стоять рядом с тобой, даже глядеть тебе в глаза, а мысли её будут витать где-то далеко. И все же он спросил, резко, чтобы вернуть её на землю:

— Кто же у тебя работает? Кто починил ступеньки? Кэсси!

Теперь она даже не глядела на него.

— Кэсси! — повторил он ещё громче. — Где тебе удалось найти работника?

Взгляд её вернулся к нему.

— Это Анджело, — сказала она.

— Кто он такой?

— Не знаю, — сказала она.

— Как это — не знаю? — Он услышал в своём голосе резкие, визгливые нотки, которые всегда старался подавить, когда допрашивал в суде свидетелей. Тогда он попытался переменить тактику:

— Ты хочешь сказать, что он не местный?

— Он пришёл по дороге, в дождь, — сказала она. — Его зовут Анджело.

— А фамилия?

— Не знаю.

Она снова отдалялась от него. Тогда он ласково сказал:

— А как ты чувствуешь себя, Кэсси? Лучше, хуже?

— Прекрасно, — сказала она. — Только голова иногда болит. Не каждый день.

— Нехорошо, — пробормотал он. Потом, немного помолчав: — А что этот Анджело? Где он живёт?

Она посмотрела на него пристально.

— Думаешь, ты меня перехитрил, — сказала она. — Скажите, какой ловкий. Судейская лиса. Перевёл разговор на моё здоровье, а потом снова спросил про Анджело. Но я тебе все сказала. Он пришёл по дороге, под дождём, в городском костюме, весь мокрый, с размокшим пакетом в руке. Как будто возник вдруг из дождя и тумана. Потом он помог мне разделать оленя.

— Какого оленя, Кэсси?

— Которого Сай Грайндер убил.

— Сай Грайндер? А, это тот…

— Да, тот Сай Грайндер. Он убил оленя на моей земле. Из дурацкого старого лука. И я его заставила отдать мне тушу. Анджело видел и подтвердил, что олень был на моей земле, а Сай Грайндер разозлился, и я выстрелила из двустволки. — Она помолчала. — Я не в него целилась. И он притащил тушу назад.

— Ты стреляла в человека, — резко сказал Маррей. — Это подсудное дело.

Но он видел, что она его не слушает. Он наклонился к ней и почти шёпотом спросил:

— Этот Анджело — где он живёт? А, Кэсси?

— Ты уже спрашивал, — сказала она. — А я и не скрываю. Здесь и живёт.

— Здесь?

— Да. Он мне разделал оленя. Он не знал, как олень называется, не знал, как сказать по-английски, но разделать сумел. Я ему только сказала, что это так же, как свинью или корову. Он мне ещё двух боровов заколол на прошлой неделе, когда приморозило, и мы их прокоптили. Он жил у дяди на ферме, и там выучился, и…

— А где живёт его дядя, Кэсси?

— Не знаю, — сказала она. — И починил мне крыльцо. И дров напилил на зиму, и…

— Можно мне его увидеть? Я бы хотел с ним поговорить.

— Он уехал в Паркертон, — сказала она. — Он починил машину. У него дела в Паркертоне, и он привезёт оттуда продуктов.

— Покажи мне его комнату.

Не отвечая, она повернулась и пошла назад в прихожую, а оттуда в коридор, который вёл в пристроенное крыло. В комнате стояли старинная ореховая кровать, комод красного дерева с мраморной крышкой и пятнистым от времени зеркалом в резной раме, возле кровати — старый раскладной стул и на стуле старая электрическая лампа без абажура. В окне было разбито одно из стёкол и вместо него вставлен кусок картона, весь в разводах от дождя. В стенном шкафу не было дверцы. Её заменял кусок мешковины, подвешенный наподобие занавески.