Дмитрий Вересов - Невский проспект

– Какая погода, бог мой! – сказал он и, подслеповато щурясь, уставился в окно. – Хоть бы один солнечный денек!

– Осенью всегда так! – заметила Альбина.

Она уже приготовилась, все еще не отделавшись от мыслей, связанных с этим проклятым звонком Акентьева, занять свое место.

– Что-то вы, Альбиночка, мрачны, как туча, а это никуда не годится, – сказал серьезно старик. – Туч у нас настоящих хватает, это во-первых, а во-вторых, пока вы не изгоните из вашей очаровательной головки всякие заботы, Моисей Наппельбаум запрещает вам приниматься за дело. Иначе вы сейчас вместо платья скроите брюки или пижаму, а вся вина падет на голову старого Моисея!

Моисей говорил все это таким серьезным тоном, что не рассмеяться было нельзя.

– Да, вода-вода, кругом вода… Знаете, есть такая песня? – спрашивал старый закройщик, продолжая орудовать иголкой, которая казалась частью его самого. На лице его было выражение, которое встречается только у людей, по-настоящему увлеченных своим делом.

Альбине на ум пришел Марков, с которым она повстречалась так случайно. Как бы хотелось отделаться от всего прошлого, а не получается. Прошлое напоминает о себе, не дает забыть. Сначала Акентьев-старший, потом Марков, Флора Алексеевна со своим письмом из прошлого. Она хранила это письмо, но не рассказала о нем Олегу. Что-то ей подсказывало, что Швецов не поймет. Ревновать не станет – не настолько он глуп, чтобы ревновать к мертвому. Снисходительно хмыкнет – она хорошо знала своего супруга, – и это похмыкивание будет хуже всего.

К мертвому… Чем дальше, тем больше Альбина ощущала на себе вину. Что же с ней делать, воскресить Невского не удастся. И время назад не повернешь, как ни пытайся. Иногда Альбине снился удивительный сон, лучший сон из всех. Снилось, что она снова ребенок и просыпается каким-то солнечным утром, зная, что в соседней комнате мама разговаривает с бабушкой.

– Знаете, Альбиночка, я ведь живу почти под самой крышей – вот ведь судьба! Днем работаю внизу, почти под землей. Затем поднимаюсь, нет… не под самое небо, но на четвертый этаж. И у нас опять протечка – никуда не денешься от этой погоды. Когда я был ребенком, меня очень пугали все эти истории о петербургских наводнениях и царе Петре, который умер от простуды, спасая жителей. Мне казалось, что наводнение может случиться в любую минуту и никто нас не спасет!

Альбина улыбалась, вспоминая собственные детские страхи – ее, правда, пугали не питерские наводнения, а безобидная старая сказка про теремок. Дачный домик Вихоревых так походил на этот пресловутый теремок, что нетрудно было представить себе полагающегося по сюжету медведя, который этот домик развалит, как дворец, который строился из пасьянсных карт тайком от бабушки.

– Так, Альбиночка, – скрипел Моисей, – вижу, вы уже успокоились, так что давайте не будем больше терять времени. У нас много работы!

Один из заказов, который недавно получило ателье Наппельбаума, был сделан дамой со знакомой фамилией. Акентьева! «Неужели еще одна из той же семейки?» – подумала Альбина. Вряд ли совпадение – наверняка Акентьев-старший порекомендовал. Дама заходила накануне вечером. Судя по внешнему виду, Альбина никак не могла определить, кем она может приходиться Саше. Может, какая-нибудь родственница? Тетка, например!

Дина Акентьева обладала повадками капризной барышни: ни дать ни взять – принцесса из сказки. Только без полагающихся принцессе манер. Тем удивительнее было узнать, что капризная барышня отнюдь не первой молодости доводится Александру Акентьеву законной супругой.

Об этом Альбина узнала вскоре от самой Дины. Правда, до разговоров со скромной работницей ателье мадам Акентьева никогда не опускалась, но Альбина услышала, как та в разговоре с Наппельбаумом подчеркнула, что режиссер Акентьев – ее тесть. Старик изобразил ожидаемое подобострастие, а когда гостья удалилась, подмигнул с улыбкой Вихоревой, которая тоже едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Судя по всему, Сашу Акентьева ждала веселая семейная жизнь с таким сокровищем. «Где же он, интересно, себе такое откопал? Что ж, поделом подлецу! – думала злорадно Альбина. – Так вам всем и надо».

– Она думает, – говорил старый портной, – Моисей Наппельбаум станет работать еще лучше, услышав имя Акентьева. Моисей Наппельбаум всегда работает хорошо, неважно, о ком идет речь!

Это было сказано с вполне законной гордостью. В самом деле, ателье держало марку: качеству туалетов от Моисея Наппельбаума мог позавидовать сам Кристиан Диор. Тем удивительнее казалось Альбине мрачное настроение, в котором старик пребывал последнее время, – Моисей Наппельбаум ходил, страшно чем-то озабоченный, но на все ее расспросы только вздыхал и ссылался на свои болячки.

– Старому еврею пристало жаловаться на здоровье, – говорил он серьезно, – это своего рода традиция. Кроме того, вы ведь дочка врача и должны знать, что означает выражение «профессиональное заболевание». Радикулит, суставы!…

Однако Альбина инстинктивно чувствовала, что дело в чем-то ином. И оказалась права. Сколько раз потом она возвращалась к этим дням и негодовала на Моисея – он знал, какой скандал назревает, и молчал. Словно надеялся, что все рассосется само собой. А неприятности и в самом деле имели «профессиональный» характер. В один прекрасный день в ателье появились сотрудники ОБХСС. Три человека, деловитых и уверенных. У Моисея был растерянный вид, он стоял, опустив руки, и смотрел, как они запирают двери. У Альбины появилось мерзкое чувство бессилия. Ей казалось, что она присутствует при каком-то нацистском погроме. И непонятно было, отчего Моисей стоит, так бессильно опустив руки, словно уже смирился и готов согласиться со всеми их нелепыми обвинениями.

Впрочем, как оказалось, все было не так просто.

Переплет подошел к окну и, отодвинув штору, посмотрел на Неву. Небо над рекой было свинцово-серым и грозило вот-вот пролиться дождем.

– Вода, вода, кругом вода! – напел Переплет.

В его доме тоже постоянно что-то текло – если не трубы, то слезы. В своей комнате плакала-надрывалась Ксения. Насчет имени не спорили – назвали в честь матери Марьи Григорьевны, бабки Дины, стало быть. Переплет подумал, что старушка правильно сделала, что не дожила до рождения правнучки – ее наверняка шокировали бы откровенно негроидные черты младенца.

Так же, как шокировали они Переплета в тот день, в родильном доме. Навсегда запомнился ему взгляд тамошних медсестер, и оставалось радоваться, что родильный дом был элитным и его персонал привык держать рот на замке. О чувствах же тещи и тестя он мог только догадываться. Они специально приехали к родам в Питер. Как подозревал Переплет – не столько, чтобы поддержать морально дочь, сколько для того, чтобы прикрыть.